Маска бога

Таким образом, она оказалась вновь в Гиблых Землях, ничего не помня из прошлого, разыскивая своего брата-близнеца, который не шевельнулся и не помог, когда отец выгонял ее из дома, и которого она все-таки все еще любила как половину своей собственной души. Но все в замке были мертвы, убиты отправившимся на поиски беглянки Мастером; все, кроме Тори.

Попытки найти брата продолжались еще два года, и за это время она успела даже какой-то срок побыть вором в прекрасном, наводненном богами городе Тай-Тестигоне.

И вот теперь она наконец-то тут, в родовом поместье, и брат оказался вдруг не только Верховным Лордом, но и (благодаря замедленному течению времени в Доме Мастера) на десяток лет старше сестры. И его не было рядом. Судя по его длительному отсутствию, он предпочел бы, чтобы она оставалась потерянной. Некоторым образом и Джейм жалела, что этого не произошло, но она все-таки была кенциром. Она принадлежала своему народу. Не более получаса назад в мозгу мелькнула мысль, что она, может быть, стоит на грани вторичной высылки. Если ее прогонят снова, теперь из самого сердца Кенцирата, то куда же податься?

В памяти послушно всплыла картинка: покрытое снегом поле высоко в горах, Хмарях, разверзшаяся расселина, срывающаяся в громыхающую пустотой бездну. Почему она вдруг вспомнила об этом? Ах, понятно. Над гобеленом — деревянный бордюр, на котором застыли вырезанные играющие большие коты — аррин-кены, третьи из Трех Народов, образующих Кенцират, бывшие когда-то судьями. В ночь Падения многих из них ослепили горячими угольями, потом освежевали в Главном Зале, и их шкуры до сих пор лежат там, прикрывая холодный очаг. Оставшиеся в живых бежали в Ратиллен. Но тысячу лет назад они удалились в глушь. Резчик наверняка никогда не видел ни одного. Джейм видела. В Хмарях, на краю пропасти, Иммалай Молчащий сорвал покровы с сумеречных лет в Доме Мастера, наложивших печать Тьмы на девушку:

«Дитя, ты извратила Великий Танец, как это сделала до тебя твоя тезка. Ты унизила авторитет жреца и злоупотребила Рунами Мастера. Мы делаем вывод, что ты действительно Темная, по обучению, если не по крови, ты балансируешь на грани безумия…»

Тихий голос, звучащий в сознании, — общий голос всех разбросанных по миру аррин-кенов, сотканный из шепота хор силы, судящий ее.

Но, в конце концов, она сама вынесла себе приговор. Она и вправду сделала все это и, наверное, еще много чего — теперь забытого. Джейм могла бы оправдываться, что ее вовлекли во Тьму, заставили учиться против воли, что все это не ее вина. Она могла бы упрекнуть и свою кровь шанира, которая сделала все свершенное возможным. Вместо этого она выбрала единственно верное решение — взять на себя ответственность за свои действия, прыгнуть в пропасть и умереть, если потребуется.

Не потребовалось. Иммалай отмахнулся от остальных, приостановив судилище.

«Непадшая Темная; невинная, но не незнающая…»

Тут было что-то, полагала Джейм, в чем воплотился парадокс, заставивший приостановиться даже аррин-кена. Несмотря на все мрачные вещи, которым ее научили, несмотря на глупости, которые она успела натворить, она все еще не пала и не потеряла чести. И будет проклята, если позволит кому-нибудь подтащить себя к краю.

А еще она никак не могла отказаться от Жура. Джейм оглянулась на пройденный путь, на косо висящие двери длинного коридора, полуутопленного в пыльной полуночи. Стражники могут попытаться последовать за ней. Вряд ли у них много шансов, ведь в закоулках этих пустых залов она ориентируется лучше, чем кто-либо еще, — благодаря целой зиме непрерывных исследований. Нет, никто не отберет у нее Жура этой ночью, разве что они сами наскочат на поисковую группу. И все-таки лучше пошевелиться.

Джейм отодвинула гобелен в сторону. Позади была дверь, а за ней, под мрачными тенями Троп Призраков, и сам залитый луной сад.

Его окружала высокая глухая стена. К северному краю прижались какие-то светлые цветы в форме колокольчиков, но высотой в три фута, собранные в кисти и с загнутыми, как скорпионьи хвосты, пестиками. Еще там был кружевной серебристый тысячелистник, белые ноготки и дикие ромашки, уже склонившие головки перед надвигающейся ночью, и еще дюжина различных цветов — все белоснежные. Маленький ручей струился в южном конце сада, появляясь из туннеля во внешней стене и ныряя под землю рядом с внутренней, чтобы присоединиться к подземной канализации крепости. По ту сторону, рядом с южной стеной, из последних островков талого снега поднимались резные спиральки молодого папоротника. Белые цветы слабо мерцали в сумерках (лишь на тысячелистнике бутоны еще не распустились), и белые мотыльки плясали над ними, рассыпая с крылышек блестящую пыльцу.

Жур с взволнованным поскуливанием прыгнул и зарылся в густую траву.