Маска чародея

Я заворочался в своей гробнице и почувствовал, что Сивилла стоит у меня на правой руке, а Вестник Смерти — на левой.

— Секенр, — позвала Сивилла. Я потянулся и взял ее за руку своей раненой рукой.

— Секенр. А теперь вставай.

Боль ушла — спустя столько времени она совершенно не ощущалась, сменившись совершенно новыми ощущениями, которым я тщетно пытался дать определение — наверное, это спертость воздуха, которую я ощутил, с трудом делая первый вдох. Запахи пыли, древности, сухого камня. Прикосновение к коже гладкой прохладной плиты, на которой я лежал. Пальцы Сивиллы, нежно гладившие мое израненное запястье.

Стоявший слева от меня Регун-Кемад издал рассерженный зловещий крик и улетел, оставляя за собой страшный след — едкую полосу замерзшей кислоты.

— Секенр, иди к свету, — сказала Сивилла, обращаясь ко мне и вслух, и мысленно.

Свет виднелся передо мной на невообразимой высоте — словно дырка от булавочного укола в куполе темного шатра, нет, это была горящая свеча, затем — факел, затем солнце, поднимающееся между двух гор, обрушивающееся на мир своими лучами, ослепившее меня. Я продолжал взбираться вверх. Некоторые время Сивилла еще была со мной, помогая мне, осторожно подталкивая, поддерживая и не давая упасть, когда я спотыкался. Ее я не видел. Я видел лишь свет, медленно становившийся все ярче и ярче и медленно раскрывающийся передо мной.

Я полз в роскошнейшей вековой пыли по сухому камню, и звук каждого моего движения многократно повторяло эхо где-то далеко внизу. Должно быть, здесь, в гробнице, когда-то была лестница. Я поскользнулся и едва не полетел вниз, но Сивилла удержала меня, поймав под мышки.

Вскоре я остался один. Я попытался отыскать Сивиллу на ощупь, но обнаружил лишь круглое гладкое отверстие, похожее на кратер или громадную яму в земле.

— Иди, Секенр. Ты должен.

Она обратилась ко мне мысленно, исчезая вдали. Это были ее последние слова, адресованные мне. Я выполз изо рта лежащей каменной скульптуры навстречу теплу и свету. Какое-то мгновение я стоял, рассматривая наполовину погребенные в песке сухощавые руки и ноги, лицо со стертыми чертами, а потом потерял опору под ногами и, поскользнувшись, мешком полетел на песок. Я долго сидел, приходя в себя, прислонившись спиной к теплому камню под лучами палящего солнца, с закрытыми глазами, ослепленный ярким дневным светом. Я слушал ветер, крики птиц, плеск воды вдали. Я наслаждался нежным ветерком, ласкавшим мою голую кожу.

В каком-то сне наяву ко мне пришел Секенр — он стоял прямо передо мной на ярком желтом песке. Каким изнуренным он казался: голый, грязный, весь в шрамах, со спутанными волосами, свисавшими до пояса. Ноги у него дрожали — колени стучали одно о другое. Он пытался что-то сказать, но я не мог понять его. Его голос звучал растерянно и испуганно.

Передо мной предстал Таннивар Отцеубийца, одетый во все черное с головы до ног. Он спросил меня, не знаю ли я, где его отец.

— Нет, — ответил я вслух. — Я даже не знаю, где мой отец.

— М-да? — поинтересовалась Лекканут-На. Ее я не видел. Должно быть, она стояла за гробницей, из которой я только что вылез или осталась внутри нее. — Разве не знаешь, Секенр?

Обратившись ко мне, она вернула мне имя, прежнее имя, и я снова стал Секенром, тем, который помнил. Постепенно я понял, что это именно яистощен до предела, изранен донельзя, с головы до ног покрыт шрамами и чувствую себя одиноким и потерянным.

Великая Река призывала меня к себе. Когда наконец солнце село в западной пустыне, я вновь обрел способность видеть. Я на ощупь бродил среди обрушившихся плит, между колоннами и восседающими на тронах каменными скульптурами. С верхушек пальм на меня раздраженно кричали птицы.

Кто-то схватил меня за плечо, резко развернув в противоположном направлении. Это был древний старик, обнаженный, как и я сам, обожженный солнцем почти до черноты, все его тело было покрыто наростами, как старое дерево.

— Ты! — выплюнул он сквозь прогнившие зубы. — Ты вернулся. Учитель и Господин, почему ты мучил меня прежде, хотя я один из всех прочих сохранил веру? Разве я не оправдал твоих надежд? В конце концов, просто некому было занять мое место. Больше никто не помнил ни ритуалов, ни молитв. Поэтому я не мог уйти. Как ни был я изможден, как ни устал, я просто не мог умереть. Теперь же, по истечении многих столетий, моя служба заканчивается. О, Всемогущий, ты наконец-то освободишь меня?

Я смотрел на него, широко открыв рот. У меня не было ни малейшего представления, о чем он говорит. Бальредон напомнил мне об этом, зашептав в глубине моего сознания.

Я поднял правую руку вверх. Кровь по-прежнему текла у меня из раны в запястье.

— Ты переделаешь и небеса, и землю? — спросил старик. — Ты свергнешь самих богов, теперь, когда ты наконец пробудился?

— Не знаю.