Маска Черного Тюльпана

Его губы прошлись по нежной щеке Генриетты, круглому подбородку, казавшемуся деланно застенчивым во сне, но становившемуся таким упрямым наяву, по стройной шее; замерли, чтобы тихонько подуть на нежные завитки на затылке, где волосы были подняты в прическу.

Генриетта притихла; любой звук нарушил бы сказочное очарование момента. Так плывущий летним днем по ручью листок полностью отдается на волю волн, довольный тем, что его просто несет течением в золотом жаре солнца. Но Генриетта сжала плечи Майлза, удивившись чудесным ощущениям, которые вызвало такое прозаическое место, как шея. Поцелуи Майлза, к которым она себя подготовила — ну, насколько можно подготовиться к чему-то, отчего у тебя кружится голова как от избытка кларета, — были знакомы ей по романам, картинам и обсуждениям шепотом в дамских комнатах отдыха. Но об этом никто никогда ей не говорил. Шея была просто тем, на что вешают украшения, что можно подчеркнуть локонами или волнами; никто не ждет, что из-за них по всему телу пройдет волна наслаждения.

Желая поэкспериментировать, Генриетта крепче обняла Майлза за шею и, поднявшись на цыпочки, прижалась губами снизу к его подбородку — она нацеливалась на место между воротником и галстуком, но головокружение в сочетании с полузакрытыми глазами отрицательно сказались на точности попадания. Кожа Майлза пахла экзотическим лосьоном после бритья, и завораживающий намек на щетину, настолько светлую, что почти невидимую, царапнул ее губы.

Майлз отреагировал мгновенно, хотя и не совсем так, как надеялась Генриетта. Отпрянув, он заморгал, тряхнул головой, как мокрый пес, и отодвинул от себя девушку.

— Я что-то не так сделала? — сипло спросила Генриетта.

Глаза Майлза смотрели совершенно дико, а волосы еще больше растрепались. Девушка невольно пригладила их. Майлз шарахнулся, как испуганная лошадь.

— Нет… я сказал, нет! В смысле… о, Генриетта…

Поскольку ничего особенно связного он, по-видимому, сказать не мог, она решила положить конец беседе с помощью такого простого средства, как новый поцелуй. Майлз стиснул ее так, что остатки воздуха покинули легкие Генриетты, но в создавшейся ситуации о дыхании совсем не думалось. Да и вообще, кому нужно дышать? Губы гораздо интереснее, особенно если это губы Майлза, проделывающие такие удивительные вещи с чувствительной надключичной впадинкой. Генриетта не догадывалась, что это место настолько чувствительно, но была совершенно уверена, что на будущее запомнит. Губы Майлза опустились ниже, проследовали по ключице, а потом вниз — в ложбинку между грудями, и Генриетта вообще перестала думать полными предложениями или даже внятными словами.

Майлз смутно понимал — действия его мозга и тела уже несколько минут как утратили слаженность, но хуже всего было то, что его это не заботило. Отдаленным уголком сознания он понимал: существует весьма веская причина, по которой ему не следует раздевать Генриетту, но любое слабое возражение, навязываемое ему бодрствующей частью разума, отступало перед гораздо более захватывающей реальностью, олицетворяемой самой Генриеттой, пылкой и сияющей в его руках, воплощением тысячи запретных мечтаний.

И каким привлекательным воплощением!

Майлз предпринял последнюю попытку обуздать свои низменные желания, титаническим усилием постаравшись затолкнуть Генриетту в маленькое отделение в мозгу, помеченное «лучшего друга, сестра». Но ее волосы разнузданно скользили по его руке, а губы припухли от поцелуев — его поцелуев, подумал Майлз под наплывом острого чувства собственника. Его, его, его. Вся его — от длинных опущенных ресниц и намека на ямочку, которая появляется, когда Генриетта улыбается или очень сильно хмурится, до совершенно неотразимой груди, открывшейся в мучительных подробностях, когда Генриетта откинулась на его руку.

И все равно Майлз мог — это было маловероятно, но возможно — поставить ее на ноги, убрать назад ее волосы и возобновить беседу, если бы в тот самый момент Генриетта не вздохнула. Совсем легкий вздох, чуть громче звука, с каким шелк соприкасается с кожей, но за ним стоял целый мир любовного смысла. Так Элоиза могла вздыхать в объятиях Абеляра[54] или Джульетта по своему Ромео, умоляя солнце зайти, а ночь — укрыть их наслаждения от посторонних глаз.

Майлз не устоял.

Корсаж Генриетты тоже. Одно движение — и ткань сползла, обнажая розовые ореолы, пылающие над тонкой вуалью шелка. Майлз провел языком по одному, потом но второму, и Генриетта выгнулась и впилась ему в спину ногтями.

Майлз еще стянул ткань, наслаждаясь тем, как содрогнулась в его руках Генриетта, когда шелк коснулся ее сосков. Майлз как раз наклонял голову, стремясь заменить ткань языком, когда откуда-то издалека в его сознание ворвался голос, режущий как стекло.

— Какого черта здесь происходит?

Глава двадцать шестая

Если в Донвеллском аббатстве и имелся регулярный парк, то находились мы не в нем.