Маска Черного Тюльпана

Майлз присел в защитной позе и оглянулся в поисках какого-нибудь оружия. Увидев на полу некий металлический предмет, он схватил брошенный Генриеттой совок и выставил его на изготовку. Вон не обратил на Майлза внимания. Вместо того чтобы напасть на Генриетту или Майлза, он поднес блестящий кончик шпаги к горлу маркизы и деликатным движением, почти не задев бледную кожу, вытащил наружу сверкающую серебряную цепочку.

— Вы, возможно, захотите показать столь изящную безделушку своему руководству, когда доставите к ним нашу очаровательную Терезу, — спокойно проговорил Вон.

Майлз выпустил из рук совок, несколько разочарованный несостоявшимся поединком.

Генриетта испустила глубочайший вздох. Она не думала, что это будет так уж заметно, но Вон метнул в ее сторону измученный взгляд. Когда Майлз наклонился, желая рассмотреть ожерелье маркизы, Вон вложил шпагу в ножны и шагнул к Генриетте.

— Вы действительно думали, будто я хотел использовать ее против вас?

Генриетта приняла виноватый вид.

— Все говорило в пользу этого.

— Значит, я обречен на проклятие, леди Генриетта? — Голос Вона пробуждал общие воспоминания, как дымок курящихся благовоний.

Как всегда при разговорах с Воном, Генриетта неуверенно нащупывала дорогу в словесном лабиринте. Однако на сей раз она была твердо уверена — в глубине его не таятся драконы.

— Только не в этом круге ада, — решительно заявила она, кивнув в сторону маркизы. Майлз рассматривал ее ожерелье, которое по случайности покоилось как раз над впечатляющей ложбинкой между грудей. На корню пресекая развитие мыслей в эту сторону, Генриетта заставила себя вернуться к Вону. — Задержитесь ли вы в других его кругах, полностью зависит, как я говорила вам раньше, от вас.

— У Данте, — легко заметил Вон, — была Беатриче, которая вывела его оттуда.

Генриетта не поддалась желанию посмотреть на Майлза, а заставила себя любезно улыбнуться Вону. Всегда так лестно, когда тебя сравнивают с литературными героинями, даже если и с довольно невыразительными. И еще более лестно расположить к себе человека умного и образованного, даже если, подобно шекспировской Беатриче (не сравнить с дантовской), Генриетта и находила его слишком драгоценным, чтобы носить каждый день[75].

Со временем, подумала Генриетта, ее бы стала выводить из себя необходимость постоянно гулять по чужому лабиринту, вечно жонглировать словами и взвешивать их значение за завтраком и в постели.

Майлз же напрочь лишен хитроумия. Генриетта проиграла битву с собой и скосила глаза. Майлз, к ее радости, уделял очень мало внимания очевидным достоинствам маркизы. Вместо этого он не отрываясь смотрел на Генриетту и Вона со злобным выражением лица, не нуждавшимся в истолковании.

Генриетта снова повернулась к Вону, чувствуя себя неимоверно приободрившейся.

— По-моему, Беатриче нагнала бы на вас скуку, — твердо заявила она. — Вам нужна Боадикея.

— Я учту это, когда в следующий раз повстречаюсь с бандой мародерствующих бриттов, — сухо сказал Вон. — Мне всегда нравились женщины в синем.

Сердитый взгляд Майлза перерос в громкое ворчание.

— Вы позволите вас прервать?

Генриетта подбежала к нему и заглянула через плечо.

— Что ты нашел?

Из вертикальной части большого, усыпанного бриллиантами креста, висевшего на шее маркизы, Майлз извлек тоненький рулон бумаги. Записки были маленькими и на французском, часть их вообще пестрела цифрами, но суть была ясна.

— Боже мой, — изумилась Генриетта.

— Обычно она держала там любовные письма, — сказал, подходя к ним, Вон.

— Ваши? — спросил Майлз.

— Среди прочих, — ответил Вон и пожал плечами. — Я считаю ее детской болезнью, как корь… только быстрее излечивающейся и с меньшими осложнениями.

— Поперечина по бокам тоже открывается, — сказал Генриетте Майлз, не обращая внимания на Вона.

Он разжал кулак — на ладони лежала маленькая серебряная печать. Генриетта взяла ее, перевернула. На обратной стороне видны были потускневшие от многолетнего соприкосновения с воском, но все еще различимые округлые очертания маленького, но узнаваемого цветка. Тюльпана.

— И это, — мрачно произнес Майлз, разжимая другой кулак и предъявляя маленький стеклянный флакончик, заполненный зернистым порошком.

— Что это? — спросила Генриетта.

— Яд. Его достаточно, чтобы испортить аппетит половине Лондона… навсегда, — подсказал Вон, опытным взглядом оценив порошок.

— Достаточно, чтобы отправить ее на виселицу, это уж точно, — сказал Майлз и скривил губы, показывая, кого из лондонцев он желал бы видеть с навсегда испорченным аппетитом.

Вон повернулся к Генриетте и с ловкостью, выработанной привычкой, почтительно ей поклонился.

— Оставляю Лондон, — вкрадчиво и с таким же выражением лица проговорил он, — в руках беспрепятственно правящей справедливости.

Измазанная сажей и всклокоченная, Генриетта закатила глаза.

Майлз отреагировал несколько серьезнее. Он уронил крест маркизы и повернулся к Вону.

— Она занята, — проскрежетал Майлз. — Поэтому прекратите так на нее смотреть.

— Как — так? — спросил Вон, от души наслаждаясь происходящим.

— Как будто хотите забрать и поместить в своей гарем!

Вон задумался.