Маска и душа

Не знаю, сделался ли известен этот инцидент Дзержинскому, и что он о нем подумал. За то, мне очень скоро пришлось, к сожалешю, узнать, что думают о моем отношении к большевистской власти заграницей… Это само по себе не очень важное обстоятельство находится в связи с темой более общаго порядка, которая меня часто занимала и даже, признаюсь, волновала: почему это люди склонны так охотно во всем видеть плохое и так легко всему плохому верить? Тут мне необходимо сделать отступление.

78

В течение моей долгой артистической карьеры я нередко получал знаки внимания к моему таланту со стороны публики, а иногда и оффициальныя «награды» от правительств и государей. Как артист, я нравился всем слоям населения, имел успех и при дворе. Но честно говорю, что никогда я не добивался никаких наград, ибо от природы не страдаю честолюбием, а еще меньше — тщеславием. Награды же я получал потому, что раз было принято награждать артистов, то не могли же не награждать и меня. Отличия, которыя я получал, являлись для меня в известной степени сюрпризами — признаюсь, почти всегда приятными.

Впрочем, с первой наградой у меня в царския времена вышла курьезная неприятность, — вернее, инцидент, в котором я проявил некоторую строптивость характера, и доставившей немного щекотливых хлопот моим друзьям, а главное — Теляковскому.

Однажды мне присылают из Министерства Двора футляр с царским подарком — золотыми часами. Посмотрел я часы, и показалось мне, что они недостаточно отражают широту натуры Российскаго Государя. Я бы сказал, что эти золотые с розочками часы доставили бы очень большую радость заслуженному швейцару богатаго дома… Я подумал, что лично мне таких часов вообще не надо — у меня были лучшие, а держать их для хвастовства перед иностранцами — вот де, какие Царь Русский часы подарить может! — не имело никакого смысла — хвастаться ими как раз и нельзя было. Я положил часы в футляр и отослал их милому Теляковскому при письме, в котором вполне точно обяснил резоны моего поступка. Получился «скандал». В старину от царских подарков никто не смел отказываться, а я…

В.А.Теляковский отправился в Кабинет Его Величества и вместе со своими там друзьями без огласки инцидент уладил. Через некоторое время я получил другие часы — на этот раз приличные. Кстати сказать, они хранятся у меня до сих пор.

Столь же неожиданно, как часы, получил я звание Солиста Его Величества. В 1909 году, когда я пел в Брюсселе в La Monnaиe, я вдруг получаю от Теляковскаго телеграмму с поздравлением меня со званием Солиста. Только позже я узнал, что Теляковский хлопотал об этом звании для меня, но безуспешно, уже долгие годы. Препятствовал будто бы награждению меня этим высоким званием великий князь Сергей Александрович, дядя государя. Он знал, что я друг «презреннаго босяка» Горькаго, и вообще считал меня кабацкой затычкой. Как удалось Теляковскому убедить Государя, что я этого звания не опозорю — не знаю. Меня интересовала другая сторона вопроса. Так как я крестьянин по происхождению, то и дети мои продолжали считаться крестьянами, т. е., гражданами второго сорта. Они, например, не могли быть приняты в Пушкинский Лицей, привлекавший меня, конечно, тем, что он был Пушкинский. Я подумал, может быть, дети Солиста Его Величества получать эту возможность. Я отправился с моим вопросом к одному важному чиновнику Министерства Двора.

— Кто же я такой теперь? — спрашивал я.

Чиновник гнусаво обяснил мне, что грех моего рождения от русскаго крестьянина высоким званием Солиста Его Величества еще не смыт. В Пушкинском лицее мои дети учиться еще не могут. Но теперь — утешил он меня — я, по крайней мере, имею некоторое основание об этом похлопотать…

Волею судьбы «Солист Его Величества» превратился в «Перваго Народнаго Артиста» Советской Республики. Произошло это — также совершенно для меня неожиданно — при следующих обстоятельствах.

В первый период революции, когда Луначарский стал комиссаром народнаго просвещения, он часто выступал перед спектаклями в оперных и драматических театрах в качестве докладчика об исполняемой пьесе. Особенно охотно он делал это в тех случаях, когда спектакль давался для специально приглашенной публики. Он обяснял ей достоинства и недостатки произведения с марксистской точки зрения. В этих докладах иногда отдавалось должное буржуазной культуре, но тут же говорилось о хрупкости и недостаточности этой культуры. В заключение публике давалось оффициальное уверение, что в самом близком времени мы на практике покажем полноценный вес будущаго пролетарскаго искусства и все ничтожество искусства прошлаго.