Маска из другого мира

— Во–первых, спасибо тебе, Мишка, за интересную историю, — девушка, наконец, перешла от подшучиваний и нагнетания интриги к серьезной беседе. — Я такой материал про ваш театр забабахала для второй части газеты — закачаешься! До пяти утра работала, не выспалась как сволочь… Да. А во–вторых, расскажу тебе первому еще до выхода номера. Как другу, естественно.

— Разумеется, — кивнул я, отмечая, что для человека, который провел почти всю ночь без сна, Лариска выглядела весьма свежо. А все потому, что подруга занимается любимым делом.

— Значит, история и вправду очень мутная, — девушка откусила здоровенный кусок чизкейка и продолжила говорить с набитым ртом. — В тысяча девятьсот двадцать четвертом тверской губернский театр закрыли после странного инцидента. Прямо во время спектакля — кажется, это был «Рассвет» Бебеля…

— «Закат» Бабеля, — я машинально поправил Лариску, невольно косясь на ее торт. Вроде бы недавно столько всего съел, а в животе опять урчит.

— Не суть, — мотнула головой подруга. — В статье у меня все правильно. Так вот, прямо во время спектакля на сцене подняли стрельбу — как пишут в архивах, «напала недобитая контра». Погибли актеры, вроде как даже кто–то из зрителей. Зачем только они театр атаковали, непонятно… Но один из пролетарских журналистов написал, что на спектакли чернь раньше не ходила, вот недобитки и решили показать рабочим и крестьянам их место. К счастью, в зале присутствовали милиционеры и сотрудники ВЧК, они дали вооруженный отпор бандитам. В итоге, когда кого перестреляли, кого поймали, выяснилось, что руководил атакой молодой режиссер Абрам Гершензон, который служил в театре. Его потом расстреляли за измену Родине. Как предателя и вражеского диверсанта в шкуре советского культурного деятеля.

Я слушал Лариску, и по спине раз за разом пробегали целые табуны мурашек. Все, что мне рассказала Элечка, сводилось к трагедии, после которой тверской академический, или губернский, как его тогда называли, закрылся на долгие сотню лет. А тут, оказывается, целый контрреволюционный заговор с кучей трупов! На общегосударственном фоне это, конечно, не Эсхил весть какая сенсация, в первые советские годы и не такое творилось. Но для нашего полумиллионного города подобное действительно было из ряда вон выходящим. И меня во всей этой истории сейчас волновала не столько связь с обществом масок, а то, почему о трагедии не принято вспоминать. Ведь не секрет же это — вон Лариска по моей наводке все в открытых источниках нашла. Хотя, с другой стороны, наш областной архив сильно уж открытым не назовешь.

— В общем, театр было решено перевести в другое здание, — продолжала тем временем Лариска, развернув ко мне ноутбук и жестом показав, чтобы я листал фотографии. — Типа чтобы не подвергать опасности людей. И возле нового театра, кстати, потом еще год милиция дежурила и чекисты в штатском. Это я уже у Куницына прочитала, он в восьмидесятых у нас разоблачительные статьи писал про советский строй. Но там такая чернуха, что просто спазм к горлу подкатывает… Ему, наверное, никто и не верил.

— А Куницын у нас кто? — поинтересовался я, параллельно сделав заказ и просматривая на экране ларискиного ноута черно–белые снимки, перемежающиеся со сканами старых газет.

Здание театра, перед ним старинный грузовик — кажется, АМО. Милиционеры в форме и красноармейцы в буденовках оцепили вход. Толпа, носилки, гужевые повозки с накрытыми простынями телами. Выгоревшие от старости газетные портреты заговорщиков, один из которых почему–то мне показался смутно знакомым. Впрочем, если учесть долгожительство обладателей масок… В моей голове сам собой складывался паззл, но пока что для него не хватало нескольких деталек, и тогда картинка была бы полной.

— Темнота ты, Хвостовский, — тем временем притворно вздохнула девушка. — Это же легенда калининской и тверской журналистики, он еще про инопланетян под Калязином и монстра на Селигере писал. А еще про тайный взрыв на атомной станции в Удомле. Это когда авария была на четвертом блоке, как в Чернобыле. Там штатная остановка реактора случилась, сработала автоматика, но информация просочилась в народ. Естественно, вой поднялся, и Куницын на этом хорошенько, как сейчас говорят, словил хайп. Мужик, вообще, хоть и беспринципный был, но в целом для того времени еще вполне адекватный.

— Понятно, — кивнул я.

Вот почему этой «легенде» никто не верил и статьи всерьез не воспринимал. Насколько я помню, в восьмидесятые было принято развенчивать старые мифы, а в девяностые газетчиков и вовсе прорвало. Родители часто приносили «Тверские скандалы», где рассказывались подобного рода истории — и про оборотней в рамешковских лесах, и про шабаш ведьм под Торжком, и про тайные эксперименты НКВД над крестьянами Бежецкого уезда, после которых те превращались в кровососов. Но ведь инцидент в академическом все–таки был на самом деле? И сказочник Куницын, получается, не врал в своих статьях? Ну, или по крайней мере в одной из них.