Маска короля

Под моим весом лесенка недовольно заскрежетала и чуть-чуть осела, я даже немного испугалась, что сейчас она возьмет и обвалится. Но все обошлось, я не сорвалась, выползла на крышу. Вообще-то, я боюсь высоты, балконов, открытых окон и уж тем более – крыш. А тут – ничего, выползла и поднялась на ноги.

Красиво. Небо темное-темное, и звезды – как осколки разбитого зеркала, внизу слабо светятся фонари, и крошечные машины запоздало спешат куда-то… Наверное, если подойти к самому краю, вид будет еще лучше.

И тут я заметила ее.

Маша стояла на краю, спиной ко мне, но я отчетливо понимала: она видит. Видит и все, что творится внизу, и меня. Девочка раскачивалась из стороны в сторону, как огромная кукла-неваляшка, такая круглая и яркая, как ее ни положишь, она обязательно поднимется с веселым звоном. У меня в детстве была такая кукла…

– Не подходите! – Маша обернулась. Слабый ветерок растрепал ее темные волосы, ноги босые, а из одежды на ней – одна ночная рубашка, такая же, как у Гали, длинная, почти до пят, фланелевая, белого цвета, с веселенькими разноцветными шариками, а понизу нашита тоненькая полосочка кружева. Маша плакала: смотрела на меня, не моргая, а крупные слезы сами катились из ее глаз. Я решительно шагнула вперед.

– Стойте! – закричала Маша и тоже шагнула. Теперь она оказалась не просто на самом краю – она стояла так, что пальцы ее ног нависали над бездной. Кто сказал, что бездна – это огромный колодец, дыра в никуда? Бездна – это расстояние, отделяющее жизнь от смерти. У Маши ее бездна равнялась высоте четырех этажей.

– Не надо, пожалуйста, Машенька… – Я не знала, что говорить, что вообще можно сказать человеку, который решил расстаться с жизнью.

– Мне страшно, – пожаловалась Маша, размазывая слезы по лицу. – Мне так страшно…

– Я с тобой!

Девочка кивнула и от этого легкого движения зашаталась. Крохотная былинка на пути яростной бури.

– Простите меня, пожалуйста! – Она подняла руки и шагнула вперед.

Словно белая птица, которая пытается словить порыв ветра, взмахнуть крыльями и взлететь высоко-высоко в небо.

– Стой!

Слишком поздно. Оглушающее хлопнули рукава-крылья, цепляясь за коварную черноту.

Глухой удар.

Спустя мгновенье мир оживает: я снова становлюсь самой собой и слышу крики, голоса внизу: испуганные, взволнованные, любопытные. Кто-то требовал вызвать «скорую», кто-то – милицию, кто-то громко плакал, а кто-то появился на крыше и увел меня. Честное слово, даже теперь я не могу вспомнить, кто это был. Дальше следует смена кадров, монтаж: сцена на крыше закончена, и действие перемещается в кабинет…

Здесь нас трое: я, Игнат Владимирович и Светлана. Я сижу в кресле, Светлана внимательно наблюдает за каждым моим движением, словно опасается, что я могу поступить, как Маша – взмахнуть рукавами и улететь. Но я сижу и рассматриваю собственные руки: десять пальцев, мизинцы чуть кривоватые, а на левом большом имеется белый шрам: порезалась о разбитую банку. Как же давно это было…

– Лия Захаровна… – Игнат Владимирович расхаживает взад-вперед по комнате, как оголодавший хищник в ожидании добычи, вот сейчас он повернет ко мне свою усатую морду и вцепится в горло. – Как вы оказались на крыше?

Человек-хищник жаждал услышать мой ответ. Нужно сказать что-нибудь, хищники не любят ждать.

– Мне Галина сказала, что Маша… – Слова, выбираясь наружу, царапали горло острыми коготками. – В общем, она собиралась сбежать.

– В ночной рубашке? – Светлана пользовалась голосом, как хлыстом. Вот он мягкий, ленивый и совсем не страшный, но раз – и жесткий тон хлещет вас по ушам.

– Я не знаю. Я просто шла за ней.

– А как вы объясните это? – Игнат Владимирович почти силой всунул мне в руки какую-то бумажку, сложенный пополам тетрадный лист в крупную клеточку. Такие тетрадки покупают для первоклассников или для тех, кто еще плохо умеет писать. У Маши была похожая, с уже проведенными полями и клеточками, вырисованными бледно-голубыми чернилами. Я тупо смотрела на неаккуратно оборванный край и загнутый внутрь уголок.

– Вы читайте, читайте! – подсказал директор.

Он даже ходить перестал, стоя ему было удобнее следить за мной: а вдруг добыча ускользнет. Моя рука сама развернула бумажку. Внутри едким темно-синим ученическим стержнем было старательно выведено: «Во всем виновата Лия Захаровна». Вот так. Почерк Машин: крупные неуверенные буквы, «во всем» написано слитно, «л» похожа на кособокий шалаш, а «з» повернуто не в ту сторону. Но и так ясно: во всем виновата Лия Захаровна, то есть – я.

Неправда! Я ничего не сделала!

Сделала, сказали глаза Игната Владимировича, и Светлана кивнула. Она хорошо умела читать по лицам.

– Я не знаю. – Слабое оправдание: мы многого не знаем об этом мире, но это не дает нам права отрицать…

– Не знаете, – как-то смешливо хмыкнул директор, довольно, словно он радовался, что я ничего не знаю. Его поведение совершенно не соответствовало моменту.

– Я не знаю! Я ничего ей не сделала! Клянусь!

– Не клянитесь, это грех. Вы ведь поссорились накануне, не так ли?

– Да.

– Вы наказали девочку?

– Да.

– Наказание было слишком строгим или незаслуженным?