Маска ночи

В той таверне маска веселого шута соскользнула, обнажив весьма язвительный характер и привычку награждать недобрым словом любого, кто угощал его кружкой пива. Когда Кемп узнал, что я играю со «Слугами лорд-камергера», он осведомился о здоровье мастера Клякспира и братьев Дурбеджей. Я, наверно, выглядел слегка растерявшимся от такого проявления неуважения – это было в мои первые дни в труппе, и я еще не успел привыкнуть к грубоватому стилю актерской речи, – потому что я заметил, как легкая улыбка поползла по лицу Кемпа при виде моего замешательства. А затем, смерив меня взглядом, он сказал что-то о нынешних актерах, которые еще настолько сопливы, что не в состоянии подтереть себе задницу.

Поэтому я не очень-то стремился возобновить свое знакомство с шутом. Но Абель Глейз был с нами очень недолго и все еще испытывал священный трепет перед легендой о Вилле Кемпе. Однако я слышал, что Кемп, уже смягчившийся и, возможно, одинокий, вполне охотно принял бы членов своей бывшей труппы. Его из милости приютила в своем доме некая вдова, где-то не то в Доу-гейт, не то в Элбоу-лейн. Она не брала с него плату за проживание, может, потому, что была чем-то ему обязана. А может, ей просто приятно было иметь под своей крышей прославленного плясуна. Думаю, впрочем, что Кемп к тому моменту уже завязал с танцами, несмотря на то, что со времени его похода в Норидж прошло только три года. Как бы то ни было, однажды утром, когда Абель в пятидесятый раз пристал ко мне насчет того, чтобы заглянуть к шуту, я согласился немедленно доставить его к дому вдовы. Задержался я лишь затем, чтобы узнать у Дика Бербеджа ее точный адрес.

Абель и я впервые повстречали друг друга на дороге, ведущей в Сомерсет. Я бежал из саутворкской тюрьмы и путешествовал под чужим именем, в то время как он двигался в обратном направлении, к Лондону. Если быть точным, ни в каком конкретном направлении он не двигался, пока не повстречал меня и не решил податься в актеры. В то время он неплохо зарабатывал себе на жизнь тем, что наживался на склонности людей к благотворительности, прикидываясь юродивым. Заметив, что приближается подходящая жертва, он принимался изображать больного падучей, падал на дорогу с пеной у рта и демонстрировал вызывающие жалость синяки – последствия его предыдущих столкновений с королевским трактом. Пена получалась с помощью наскоро разжеванного кусочка мыла, а синяки по большей части были нарисованы. Все инструменты Абелева ремесла помещались в нескольких маленьких горшочках и мешочках, которые он носил с собой повсюду. Он путешествовал налегке.

В нынешнее время полно проходимцев, не получающих и четвертой доли той милостыни, что клал себе в карман юный Абель. Чем объяснялся его успех? Он обладал, возможно, наиболее ценным для мошенника атрибутом – невинным видом, широко раскрытыми глазами, как будто вопрошавшими: «Что я делаю в этом мире?» Впечатление человека не от мира сего усиливал высокий лоб, благодаря которому Абель больше походил на созерцателя, чем на обманщика.

Абель Глейз мастерски играл простаков, деревенщин, мужланов и теоретиков. Он даже мог, как ни странно, неплохо исполнить роль убийцы. «Слуги лорд-камергера» приняли его в труппу почти сразу же после его приезда в Лондон. Вильям Шекспир и Дик Бер-бедж, которые в основном и занимались наймом, похоже, заметили в нем что-то достойное внимания. Я ничего не сказал им о нашей встрече и о занятии Глейза и не собирался ничего говорить до тех пор, пока тот молчал о моем путешествии под именем Вильяма Топкурта. Каждый из нас владел маленьким секретом, касающимся другого, это и свело нас вместе.

Но гораздо важнее было то, что нам нравилось находиться в обществе друг друга. Абель был весел и открыт – несмотря на прошлое мошенника, ставшего актером, – а кроме того, мог рассказать неплохую историю о днях, проведенных на дороге, когда был склонен говорить об этом. Поэтому я не очень возражал сопровождать его к Кемпу. Для прогулки день выдался прекрасный. Хотя еще стоял февраль, было ясно и небо было чистым. В воздухе пахло весной.

Пока мы шли к Доу-гейт, где, по мнению Бербеджа, жила вдова, из Абеля лился, ни на минуту не прекращаясь, поток оживленной болтовни – желанное лекарство для моего не очень веселого настроения. Несмотря на хорошую погоду, я не мог не чувствовать уныния. С точки зрения актера, существовали серьезные поводы для тревоги в эти первые месяцы 1603 года.

Коротко говоря, причины для уныния были следующие, в порядке возрастания важности:

Во-первых,приближался Великий пост. Это плохое время для людских желудков и еще худшее – для кошелька актеров. Наши представления ограничиваются или вообще запрещаются.