Маска ночи

Но какой бы здоровой ни казалась женщина, по-прежнему естественно было предположить естественную кончину. Все мы знаем, что смерть может поразить, как тать в нощи, когда ее меньше всего ждешь. Но и тать в нощи может принять человеческое обличье. Так что я видел здесь не проявление Божьей воли, а руку человека. К тому же нельзя было забыть замечание о «вишнях», брошенное типом в капюшоне, который, как я считал, был Китом Кайтом. И еще эта записка. Записка, к несчастью пропавшая в быстрых водах Исиды, но чьи дразнящие намеки я легко мог повторить. Ваши подозрения, что со смертью Хью Ферна не все чисто, справедливы.

Если записку действительно написала старая кормилица и если она намеревалась поведать мне о своих подозрениях, может, даже назвать того, кого она считала виновным в смерти Ферна, тогда у этого кого-тобыл достаточный мотив, чтобы убрать ее с дороги. Подозрение, что с ее смертью, как и в случае Ферна, не все чисто, становилось еще сильнее, если письмо послал кто-то другой, тот самый неизвестный кто-то,с целью заманить меня в ловушку.

Эти доводы, возможно, выглядят довольно жалкими на бумаге, изложенные черным по белому. Но у меня было еще одно свидетельство, указывавшее на преступление, хотя и оно не могло быть должным образом доказано. Когда я залез в окно дома на Кэтс-стрит, я рассеянно отметил про себя, что в столовой было несколько ценных вещиц, в том числе предмет посредине стола – возможно, солонка, возможно, серебряная. Я не стал бы утверждать, потому что в то время меня занимало другое. Но до того как удалиться через то же окно, я внимательно оглядел столовую и заметил, что стол пуст. Другие предметы – те, что можно было унести, – возможно, исчезли и из других комнат.

Так что определение «тать в нощи», кажется, подходило и здесь. Смерть не только поразила Анжелику Рут, но и ограбила ее. Опасного свидетеля заставили замолчать и извлекли из этого выгоду в виде серебряной солонки и прочих вещей.

Моим следующим шагом стало изучение книги, одолженной у Натаниэля Торнтона.

Меня ошеломил яд, разлитый на ее страницах. Несмотря на то что я приобрел кое-какое представление о ядовитых растениях от матери, товарищей по играм или просто благодаря инстинкту, я и понятия не имел, что каждый миг своей сознательной жизни ходил по краю бездны. «Травник» Флауэра разворачивал передо мной опасную галерею, в которой почти каждый корень, каждый бутон, каждый листик и семя могли использоваться в гнусных целях. Природа владеет подлинным арсеналом, и осмотрительный человек никогда не прикоснулся бы к еде или питью из опасения, что случайно или по чьему-то злому умыслу может проглотить какой-нибудь из ее гибельных даров.

Впрочем, здесь была лишь одна маленькая область из этого огромного, дикого мира, который меня занимал. Я обнаружил, что «озорные вишни» – это одно из названий сонной одури, как и сказал мне Абель, известной также и в других обличьях, таких как белладонна, красавица, чертова трава и дурман. Джерард Флауэр – приходилось верить ему на слово, поскольку он имел степень магистра искусств Оксфордского университета, – писал, что сонная одурь «сгубила немало неосторожных душ, соблазнившихся ее черными ягодами, растущими в гроздьях». Единственное, что превосходит ее по силе, заявлял он, – это борец. Это растение, известное в ученых кругах как аконит, обладает еще более действенным и быстрым ядом. У борца так же много имен, как и у некоторых злодеев рода человеческого: он известен как волчья отрава и монаший капюшон, а также – что звучало куда мягче и обманчивее – как карета Купидона. Карета Купидона?Что ж, некоторые названия сложно объяснить. Коротко говоря, наставлял меня мастер Флауэр, борец можно считать королем ядов.

В общем, из того, что я прочитал, и из того, что подслушал под кроватью, мне показалось, что Анжелику Рут отравили ядом, приготовленным из сонной одури, возможно смешанной с волчьей отравой (ибо они хорошо сочетались и вместе наносили куда больший вред). Конечно же, ее убили, чтобы заставить замолчать, и ее внезапная кончина была связана – хотя я еще не понимал как – со смертью Хью Ферна. Я теперь был твердо убежден, что, несмотря на все факты, доктор не совершал самоубийства. И еще я решился взяться за эту тайну – пока она не взялась за меня.

Поэтому мы с Абелем сейчас слонялись по переулку в закопченном лабиринте улиц позади «Золотого креста». Мы прождали здесь уже около часа и пока что не видели ничего, кроме жиденького потока клиентов, входивших и выходивших из борделя.

Вдруг Абель потянул меня за рукав.

– Смотри, Ник, – прошипел он.

Фигура – знакомая фигура – вышла из публичного дома и направилась к выходу из переулка.

– Это же…

– Да, – сказал я. – Это Лоренс Сэвидж.

Мы замолчали, переваривая увиденное. Оказывается, наш товарищ не брезговал плотскими утехами, которые мог предложить город.

– Так, значит, старина Сэвидж утоляет голод в веселом доме, – протянул Абель.