Маска. Стратегии идентичности

Тело любого человека всегда принесено «в жертву гостя»10. Свое телесное бытие-при-себе Ж.-Л. Нанси называет «воплощенной свойственностью»11. Обретение его возможно через конструирование образа власти. В социальном мире тело представляет собой порог, где заканчиваются границы индивидуальных экзистенциальных территорий. Опыт границы – это доступный нам в имманентной действительности опыт трансценденции. Все в социальном мире и в разграниченном пространстве поделено составляющими его телами. Через этот порог, границу натяжений, протекает поток событий внешнего мира: он задерживает в себе определенное внешнее воздействие, чтобы тут же измениться в реакции на это воздействие. Таким образом, граница не только разделяет, она соединяет.

Татуировка была распространена на всех континентах. Археологические исследования в Альпах позволили обнаружить человека Бронзового века, пролежавшего во льду более пяти тысяч лет, на теле которого сохранились следы татуировки. В России на плато Укоп в горах Алтая обнаружены тела «Воина», «Вождя» и «Принцессы», отнесенные к времени существования четвертого века до нашей эры. На плече «Воина» изображена сцена оленьей охоты.

Древнейшие татуировки датируются четвертым тысячелетием до нашей эры. Они нанесены на кожу египетских мумий. Например, на бедрах Амуны, жрицы Бога Хетта, мумифицированное тело которой относят к периоду правления двадцать первой Династии (2160 – 1994 гг. до н.э.), видны орнаменты из концентрических кругов.

Татуировка жителей племен Индонезии и Полинезии отражала все социально значимые события, представляя своего рода летопись. Татуировке подвергалось тело и лицо. Племена Маори из Новой Зеландии делали на лицах маскообразные татуировки Мокко, которые использовали в качестве личной подписи. В начале прошлого века Маори, продавая свои земли миссионерам, подписывали «купчую», изображая точную копию своей маски.

Праславяне для нанесения татуировок пользовались глиняными штампами или печатями-пинтадерами. Эти своеобразные прессы с элементами орнамента позволяли покрыть тело сплошным узором.

К. Леви-Строс в «Печальных тропиках» описывает виды орнаментов и татуировок на лице и теле с семиотической точки зрения: как текст Другому о себе. Например, татуировку вокруг глаз наносили только вождю.

Первобытная территоризованная машина кодирует потоки, инвестирует органы, отмечает тела. Маска являлась топографической структурой первобытных формаций, отмечая на теле графику подчинения и структуру власти. Маска и татуировка, как ее трансформация в социальных и ритуальных преображениях, подчинялись голосу власти. Так, инициация девушки сопровождалась нанесением татуировки порождения потомства. Это социальная установка выполнять репродуктивные функции, так же как социальными установками являлось быть охотником, шаманом или мифотворцем. Значение идеограммы не сообщалось индивиду, более того, оно являлось не столько сообщением, сколько социальным предназначением. Мету на теле никогда никому не оглашали, но именно она являлась активным инструментом действующего тела. «Знаки управляют вещами, которые они обозначают, а мастер знаков, не будучи ни в коем случае простым подражателем, выполняет работу, которая напоминает божественное дело»12. Нанесение знаков, как и любая инициация, сопровождалась болью. Боль инициации Ж. Делёз и Ф. Гваттари называют извращенным аппаратом подавления и воспитания13.

Отмеченное тело вступает в неравнозначный союз с властью. Маска как территориальный знак вбивается или пишется на теле. И если, говорит Ж. Делёз, эту надпись на живой плоти называть «письмом», то «жесткая система письменных знаков делает человека способным к языку и дает ему память слов»14. Боль является голосом и условием вхождения в структуру власти. Надпись не проговаривается и не оглашается, но она испытывается, кричит криком. Крик, сопровождающий боль, и есть голос власти. Боль прочувствована в тотемных дистрибуциях и кровавых мнемотехниках. Ф. Ницше говорил: «Быть может, нет ничего более ужасного и тревожащего в предыстории человека, нежели его мнемотехника»15. Формирование коллективной и индивидуальной памяти никогда не обходилось без пыток и жертвоприношений. Религиозные культы, казни, посвящения всегда сопровождались болью как эквивалентом памяти. Шрамы, порезы, срезы, ожоги, швы – клеймо коллективной памяти, создающие образ архаического человека – человека своего сообщества.

Форма социального субъекта связана с принудительной процедурой коллективной унификации, в которую субъект вовлекается как в свою ситуацию. Субъект социального поля производится дискурсом власти, директивы которой исполняются через табу и телесные модификации.