Маскарад лжецов

Услышав эти мои слова, Сигнус впервые за вечер улыбнулся. Он долго смотрел в огонь, словно различая в языках пламени любящее лицо матери, потом наконец продолжил:

— В ночь моего рождения матушка лежала на кровати рядом со спящим мужем. Почувствовав схватки, она не стала его будить, но тихо поднялась и вышла из дома. Была ясная ночь, холодная и безветренная, иней в свете луны лучился голубизной. Матушка бесшумно проскользнула под тенью серебристых берез и вышла к темному озеру. Здесь, среди тростника, она сделала себе гнездо. Она была одна и не одна, ибо с высоты взирал на нее лебедь, плывущий по небесной реке, которую иные называют Млечным Путем. Под этим созвездием я родился и в его честь был наречен. Матушка укутала меня в пух, чтобы я не замерз, и до утра пела мне колыбельные под тихий плеск озаренных луной волн.

Когда она на заре вернулась в дом, муж ее посмотрел на меня и сказал, что не нужен ему бесполезный нахлебник — лучше сразу утопить его в том же озере, у которого матушка родила. Однако она не позволила меня убить. Муж ее прожил с нами несколько месяцев, но, когда я начал ползать и мою культяпку нельзя было больше скрывать под свивальниками, он ушел к трактирщице на другой край деревни. Мы часто его видели, но он предпочитал нас не замечать.

Матушка работала за десятерых — днем доила коров и взбивала масло, ночью пряла и ткала шерсть на продажу. Она так приноровилась, что могла прясть и ткать при одном только свете луны и звезд, чтобы не тратить свечей. И каждую ночь, прядя, она пела мне озерные колыбельные.

Сколько могла, матушка держала меня при себе, подальше от других детей. Когда я начал ходить, она стала привязывать меня длинной веревкой к столбу у хлева, но со временем я научился развязывать узел даже одной рукой. Так я познакомился с другими детьми и вскорости понял, что я — иной. Тут и понимать было нечего — они сами мне сразу это сказали. Как-то матушка нашла меня в хлеву, где я стегал свою культяпку прутом и горько плакал. Тогда только она поведала историю моего чудесного рождения и объяснила, что из крохотных отростков со временем вырастет прекрасное белое крыло, как у лебедя.

Я обрадовался, что у меня будет сияющее крыло, и немедленно рассказал об этом другим детям. Однако те только посмеялись и стали дразниться пуще прежнего. Каждый день они ловили меня, задирали рубашку, проверяя, не растут ли перья, а увидев, что не растут, осыпали меня насмешками и ударами. Когда же я в слезах прибегал к матери, она говорила: «Терпи, лебеденок, перья вырастут. Вырастут, если ты будешь очень сильно этого желать». Но как бы сильно я ни желал, кожа оставалась розовой и голой, как у новорожденного крысеныша.

Я загадывал про себя: если увижу до вечера семь сорок, то к утру крыло начнет расти... Если неделю есть только овощи... если дождь будет лить три дня кряду... если... если... И с каждым днем надо мною смеялись все обиднее, а я плакал все горше. Наконец матушкино сердце не выдержало. Она пошла к озеру, рядом с которым родила меня на свет, и попросила лебедей уступить немного перьев младшему братцу. Из этих перьев она сделала крыло и прикрепила к моей культяпке, чтобы я видел, каким стану. Матушка сказала, что, чувствуя его, я обрету веру, которая совершит чудо. Так и случилось. Начав ходить с крылом, я понял, что значит быть крылатым. Отростки выпустили перья, а культяпка превратилась в крыло, как и обещала матушка.

Адела восхищенно захлопала в ладоши.

— Значит, крыло все-таки отросло! Когда это случилось?

— Когда я поверил, что крыло мое, оказалось, что так и есть. Оно всегда было моим, как и рука.

— А когда крыло выросло, другие дети не стали мучить тебя еще больше? — спросил Жофре. — Потому что ты стал... — замялся он, — не таким, как все.

Сигнус улыбнулся. Вместо ответа он развернул крыло и замахал им так, что дым от очага заклубился по комнате. Даже Абель не выдержал:

— Прекрати, перья спалишь!

— Занятный трюк, — проговорил Зофиил. — Но летать ты не можешь, так зачем тебе одно крыло?

Адела с досадой повернулась к фокуснику.

— Отстань от него, правда! Почему тебе все хочется испортить? А крыло такое красивое! Потрогать можно?

Сказочник кивнул, и Адела, дрожа от удовольствия, погладила крыло — осторожно, словно оно принадлежало крохотному хрупкому существу. Осмонд схватил ее за руку и потянул в сторону.

— Подумай о своем ребенке! — резко сказал он.

По лицу Сигнуса прошла тень. Адела сама сказала, что женщина, увидевшая медведя, родила косматое чудище. Случалось, мужья загораживали от меня беременных жен. Жофре прав: плохо быть не таким, как все.

Внезапно Сигнус вскрикнул. Все посмотрели на него и увидели, что Наригорм сидит рядом на корточках, держа в руке длинное белое перо. Сигнус расправил крыло, и все заметили зазор в том месте, откуда перо было вырвано.

Адела нахмурилась.

— Какая ты злая! Нельзя вырывать перья у живых существ. Ему больно!

Сигнус наклонился и ласково погладил белые волосы Наригорм.

— Она не нарочно. Дети часто причиняют другим боль без всякого умысла, словно играющие котята.