Маски Черного Арлекина

В руках твоих колода карт,

Огонь в душе, в глазах азарт.

Десятка-желудь, принц сердец,

Расклад удачи – твой венец:

Шестерка лилий – ловкий шут,

Туз бубенцов две розы бьют.

На стол швырнул ты горсть монет,

Но жизнь терять резону нет.

Напрасно мнил ты все игрой:

Здесь армии сошлись войной.

...В схватке жестокой двух королей,

Лишь королева – достойный трофей.

«Два короля и одна королева».

Старая трактирная песня

7 сентября 652 года. После Трибунала над Ильдиаром прошло несколько часов. Гортен

В полутьме гнетущего зала он походил на зловещее порождение кошмара, которое выбралось из какой-то норы и теперь блуждает из угла в угол в поисках чего-то, что совершенно точно должно быть где-то тут. Только в огромном, пустом и залитом осенними сиреневыми сумерками помещении этому созданию было уютно, только под этими сводами оно оставалось в столь приятном его душе одиночестве и могло предаться каким-то своим независимым и не касающимся никого мыслям. Все двери были заперты снаружи, он проник сюда через личный потайной ход, и никто здесь не объявится. Здесь было тихо, здесь было спокойно...

Существо, которое с виду было человеком, бродило меж колоннами, совершая широкие угловатые шаги, ступая по шуршащему ковру из налетевших в окна листьев. Оно сомкнуло руки за спиной и сильно горбилось, наклонившись вперед так низко, что при ходьбе едва не задевало носом черно-белые плиты пола. На костлявых плечах его лежала такой же расцветки, как и пол, длинная шахматная мантия, с оторочкой из собольего меха, волочащаяся за ним на три фута. Богатые одеяния отнюдь не придавали величия фигуре своего владельца, а лишь усугубляли облик мрачности, подчеркивая некоторую неправильность его движений и осанки. Длинные русые волосы были спутаны и опадали на лицо, а меж ними блестели два черных глаза, отражающих свет фонарей, которые зажгли за окном смотрители парка с наступлением сумерек.

Человек был худым и болезненным. Последнее выражалось в подчас накатывающей на него мелкой дрожи. Жуткий озноб преследовал его всюду, куда бы он ни направился, от него нельзя было защититься, нельзя было укрыться. И дело тут заключалось вовсе не в огромных распахнутых настежь окнах или холодном камне стен и пола, нет. Уж бродящий кругами по огромному мрачному залу мужчина в этом точно был уверен – холод растекался внутри его тела так, словно он проглотил огромный кусок льда, который все никак не растает...

– А может, ты всему виной? – хрипло проговорил человек, резко обернувшись к невысокому помосту в конце зала.

На возвышении темнели силуэты двух больших кресел. За ними, у кажущейся отсюда черной портьеры, лежал мертвец в черно-белой шахматной мантии. В груди покойника торчал кинжал, кровь растеклась широкой блестящей лужей вокруг его тела; зубастый силуэт короны темнел немного в стороне.

– Нечего было подглядывать за мной, король, – укоризненно проговорил сгорбленный убийца, обращаясь к мертвецу. – Но нет, знаешь, дело все же не в тебе, хоть я – это и есть ты, в некотором смысле... Дело во мне самом! – Он ткнул себя в грудь пальцем и хрипло расхохотался. Гулкое эхо сиплого смеха разлетелось по залу, но вскоре затихло. – Но вот беда – как же мне в себе разобраться, если я сам... не в себе?!

С этой многозначительной мыслью безумец вновь вернулся к своему блужданию.

– Ну и что из того? – рассуждал сгорбленный, помогая своим мыслям и словам резкой жестикуляцией. – И что из того, что я не в себе?! Пусть судят, пусть смеются! Конечно, за глаза, ведь никому не хватит храбрости или того же задора, чтобы открыто поучать меня. А жаль... – тут говоривший сошел на едва слышимый шепот, – жаль, жаль, жаль... Но отчего вы все... – здесь уже с его губ слетел тонкий крик, и бросившийся к стене обладатель черно-белой мантии вскинул изошедшие судорогой руки к едва различимым в темноте зала портретам людей в коронах, – вы все... не соблаговолили оставить мне более справедливое наследство! Хватит закрывать глаза на истину – я, и никто иной, самый несчастный сын, получивший в дар от праотцов вовсе не богатство, а сонм злобных тварей. Отчего мне отвечать за ваши ошибки, смиренно склонив голову и молчаливо отравляя себя тем, что некоторые зовут сыновней благодарностью, не смея роптать и клясть вас только лишь из-за того, что это страшный грех! Грехи... смешные вещи... – кричавший выдохся, на лбу его выступил пот.