Маски Черного Арлекина

Сыновья внимательно смотрели на отца, с тревогой ожидая решения. Мертингер пытался поставить себя на место Карэма – как бы он рассудил? Ничего путного на ум не приходило, возможно, оттого, что у самого эльфа такой, настоящей семьи, никогда не было.

– Арина Черноокая – хорошая девушка, я ее с малых лет помню, она будет доброй женой любому из вас. Сейчас, правда, она еще вьется низко, как птица перед грозой, а алая юбка ее с оборками кружит головы всем женихам от Таласа и до Ан-Хара, но на то воля Аллайан, и со временем это пройдет, как с приходом прохладных ветров пожелтевшая листва опадает с осенних деревьев. Приди любой из вас ко мне за благословением, я дал бы его. Тихо! – прикрикнул старик, заметив, как Мартин возбужденно вскочил, явно собираясь что-то сказать. – Я еще не закончил! Так вот, – после непродолжительной паузы продолжил Карэм, – есть такая древняя мудрость: нельзя создать новую семью, разрушив при этом другую. Сейчас, кто бы из вас ни вышел победителем в этом споре, другой затаит обиду. Я не могу допустить разлада между братьями, семейные узы священны, сама Аллайан отвернется от того, кто посмеет покуситься на них.

– Поэтому мы... – начал Мартин.

– Не перебивай, я сказал! – осек сына Карэм. – «Какая из двух стрел поцелит серу уточку?» Отгадкой на этот вопрос будет: «Самая терпеливая». Вот вам моя воля. Завтра вы покинете табор и отправитесь в странствия. Чувства ваши, да и Арины, должны пройти проверку временем и изменчивостью. Кто сумеет сохранить любовь, тот и получит право жениться.

– А когда нам возвращаться, отец? – спросил Варэ.

– Я не ставлю вам срока, – сказал Карэм, – но тот, кто вернется первым, не получит моего благословения на брак с Ариной.

– Но это же значит... – Мартин и Варэ удивленно взглянули на отца.

– Это значит, что женится тот, кто вернется вторым. Это будет значить, что терпения у него больше, а чувства – крепче. Все вам понятно?

Мартин и Варэ кивнули, поднялись и удалились, как показалось Мертингеру, весьма озадаченные, если не сказать больше. Весь табор уже спал. Старик и его гость остались вдвоем сидеть близ тускнеющего костра, наблюдая за никак не желающими умирать красными угольками. Некоторое время они молчали, вглядываясь в опустившуюся ночную тьму, чуть освещаемую гаснущим костром.

– Ты рассудил мудро, – наконец сказал эльф.

– Эх, за мудрость эту мне еще от жены попадет, – усмехнулся старик. – Сразу двоих в странствия отправил. Какая же мать сдюжит? Но пора бы им поумнеть и остепениться. Может, найдут себе кого там, может, вернется один из них скоро, подумав на холодную голову. Все лучше, чем за ножи хвататься брат против брата...

– Семья – это священно, – согласился Мертингер, – мой народ тоже так считает. Даже время не властно, а Тиена всегда на стороне тех, кто любит.

– А ты сам? – спросил Карэм.

– Что «сам»?

– У тебя большая семья?

– У меня нет семьи, – резко ответил Мертингер, и его собеседник поразился тому, сколько льда и злой тоски уместилось в этой короткой фразе.

Старик удивленно посмотрел на него: для ар-ка зачастую невозможно представить себя вне семьи, ведь в таборе по большому счету все родственники.

– Но... разве одному лучше? – спросил Карэм.

– Я всего лишь следую своему пути, – невесело ответил Мертингер. – Когда-то у меня была семья. Очень давно. У меня были отец, брат. Мать я совсем не помню – она замерзла в снегах, когда мне не было и десяти. Мой край суров, как и эльфы, что живут в нем. Я рос среди воинов и многому научился у них, но что такое настоящая ненависть и злоба, я не знал, покуда мой младший брат не убил нашего отца, а меня не отправил на погибель, в холодный Стрибор. Я вернулся, вопреки всему, но с тех пор у меня не осталось ни чувств, ни сердца, ледяная пустыня забрала все. Я не умею любить, человек. А без любви эльф не может жениться и завести детей. Это против воли Тиены. Всего лишь однажды у меня был... тот, кого я мог бы назвать сыном. Во время Смуты мой путь привел меня в горы Тэриона, в земли полуночных берсеркеров. Там, в одинокой хижине, я нашел замерзающего младенца. Человеческого младенца. Так случилось, что я взял его с собой. Я привел его в свой Дом, вырастил и воспитал. Тогда я никак не мог разобраться в себе, демоны непонимания и отчужденности сталкивались в моей душе с любыми попытками открыть свое сердце. Но сейчас я осознаю, что, возможно, это и называется любовью – эта вечная борьба с самим собой. За восемьдесят лет, которые прожил Киеле, я назвал его сыном один лишь раз и жалею, что не говорил ему этого раньше. Я жалею, но ничего не могу вернуть назад. Он умирал, старик в своей постели, а я стоял рядом. И он сказал мне: «Прощай, отец. Да пребудет с тобой Стрибор, куда я сейчас отправляюсь». И я... я ответил ему. Мое сердце не выдержало, и я сказал ему... впервые в жизни я назвал его сыном. Это было мое прощание... С тех пор не было никого, кто был бы мне ближе, чем расстояние выпада мечом. Я – холод. Я – лед. Меня – нет. Да, меня просто нет...