Маски: Иллюзия заблуждений

Буря эмоций, что скопилась в душе и ждала лишь повода выплеснуться. Возмутительный вопрос Орино послужил катализатором — мое с каждым часом этой мучительной гонки усиливающееся раздражение взорвалось гневом.

— Я любила тебя, любила так, что страшно делалось. Прощала все, искала оправдания тому, чего не понимала. Ты говоришь, что стирал мои воспоминания? Ха! Сама я справлялась лучше, заставляя себя не помнить всего того, чего не могла понять и принять в любимом. Ты хоть слышишь меня? — не осознавая ничего вокруг, ослепнув от давно поселившейся в сердце боли, закричала я на Орино.

Кричала исступленно, сотрясаясь от мучительной дрожи и покрываясь испариной. Кричала, впервые признавшись себе в том, насколько любила его… люблю… буду любить! И от того, насколько ненавижу себя. Зря он затеял этот разговор. Но сил держать эмоции в себе уже не было.

— Регина… — Орино выглядел неимоверно спокойным, словно созданным из скованной стремительным порывом стужи воды. Ледяным, бесчувственным, чужим.

Он попытался меня прервать, но лишь ради того, чтобы успокоить. А вовсе не потому, что его тронули мои вопли. Крик, прорвавшийся из-за сотен преград, что я создала в своей душе. Его смущали мои эмоции. Возможно, раздражали ощущением неуместности. Но… не трогали. Не оживляли!

И как бы я ни злилась, какие бы усилия ни прилагала, в клочья вновь и вновь разрывая свою измученную душу, поддаваясь очередной обреченной надежде — ну вдруг?! — все было бесполезно. Пусть не сердцем, но разумом я поняла это давно. Даже не после гибели Дениса. Раньше, еще тогда, при нашей второй встрече. Когда мы заключили договор и начались наши отношения. Уже в тот период я чувствовала — мы разные. Мы не подходим друг другу и никогда не подойдем. Мы чужие.

Как лед — холодный, вечный, неизменно стойкий — и пламя, опаляющее, живущее лишь миг и обреченное потухнуть.

Вся наша история — как один бессмысленный танец с пируэтами: отчаянные попытки поразить, добиться своего, стремиться очаровать и… полное отсутствие сближения. Патологическая неспособность быть рядом.

Я вдруг поняла, что даже в мгновения ненависти и одержимости местью — любила и где-то глубоко в душе — в самом ее укромном уголке — ждала, надеясь на чудо. Его побег в прошлое, отчаянная до безумия попытка найти меня — что это, если не возможность, которую я подарила Орино, чтобы исправить все? Последний шанс, вопреки всему великодушно предоставленный моей неистребимой любовью. Последняя отчаянная надежда.

Я ждала. Я знала, что он придет. Знала наверняка, и предсказание Тиравиаса тут ни при чем. Об этом всегда знало мое сердце. Оно беззаветно верило в свой выбор, в этого мужчину. И я надеялась, что лед сможет оттаять, что мой огонь растопит его.

— Вы вообще понимаете, что значит любить? Ведь в этом смысл жизни!

После вспышки яростных эмоций, оголивших мою душу, я ощутила накатившее бессилие.

Орино молчал, и больше всего меня убивала жалость в его глазах. Он не был злым. И даже сейчас, видя накал моих эмоций, пытался смягчить удар. Найти для меня хоть какие-то объяснения, оправдать мою безумную и, с его точки зрения, никчемную любовь. Я поняла это, прежде чем он смог подобрать слова.

— Для нас смысл жизни в потомках. В своем продолжении. Возможно, если судить по-вашему, мы их любим? Ты можешь быть уверена — я буду любить своего потомка. Я уже люблю его. Обожаю. Твоего ребенка. Этого недостаточно, чтобы ты успокоилась и позволила нашим судьбам идти предназначенным путем? Послужить во благо ребенка.

Огонь потух, оставив в душе пепелище.

Голос Орино звучал ровно, его лицо выражало расслабленность и душевный покой.

«Надо просто признать это. Поверить наконец самой, — задыхаясь от боли, невидящим взглядом уставившись в пространство, мысленно шептала я вновь и вновь. — Он не спо-со-бен. Не может любить. Не понимает, что это за чувство. И в этом нет его вины — он просто верлианец. Другой».

Только сейчас осознала, что не смогу выжить без его любви. И если все это время силы придавала безумная надежда на отклик его сердца, то в этот миг она исчезла. Ушло ощущение жизни, пропал стимул бороться.

Теперь в вязком молчании рядом с верлианцем была лишь моя телесная оболочка, лишенная души. Все оказалось напрасным.

— Регина… — тихий и напряженный голос Орино прервался словно против его воли. Едва начав, он тут же оборвал себя, долго молчал и смотрел на меня задумчивым взглядом, прежде чем продолжить: — Я изначально не хотел, чтобы ты осталась разочарованной. Мне действительно важны твои ощущения. Поэтому как мог я старался соответствовать твоим представлениям обо мне. В чем-то шел и дальше — обращался с тобой как с одной из нас, пытался увидеть в тебе мою соплеменницу. Ты даже не осознаешь этого, но я очень многим пожертвовал ради тебя. Сам удивлен, насколько многим. Не стоит думать, что ты не важна для меня. Наоборот, ты для меня — бесценна.

Сердце ухнуло вниз. Какие слова, какие откровения! Только мы по-разному понимаем их суть!

— Еще большим ты заставил пожертвовать меня… — Голос прозвучал безжизненно и монотонно.