Маски сброшены

Прежде, чем войти во владения князя Ворожеева, Софи осмотрелась вокруг. По счастью, Алексис уже успел укрыться от нее. Убедившись, что её никто не заметил, Софи быстро юркнула в полуоткрытые ворота. Через минуту в эти же ворота вошел Алексис. Минутное отставание заставило его потерять её из виду. Но он не сомневался, что она где-то внутри громадного дома. Ему не составило особых трудностей пробраться незамеченным внутрь дома и обнаружить преследуемую им девушку. Уже в вестибюле он услышал приглушенные голоса — мужской и женский, доносящиеся из правого крыла дома. В мужском голосе он узнал своего отца, а женский — предположительно принадлежал Софи Немяновой. Алексис остановился под дверью прилегающей комнаты, откуда мог слышать все, о чем они говорили, и краем глаза наблюдать за происходящем.

— Ну как? — поинтересовался Ворожеев у Софи. — Мне впору надевать траур и играть роль безутешного вдовца?

От его цинизма у Алексиса больно сжалось сердце, а лицо передернулось от отвращения.

— Вашу жену удалось спасти, — без всякой интонации сообщила Софи.

— Вот досада!

— И, кажется, она идет на поправку.

— На поправку? — возмутился Ворожеев. — Ты хочешь сказать, она выздоравливает?

— Да.

— Она должна была уже умереть или, во всяком случае, находиться при смерти, но никак не выздоравливать! Что это значит? Как такое могло случиться? Это было верное средство. Или ты что-то сделала не так, плутовка? Ты меня, часом, не провела?

Он сильно сжал её руку. Девушка вскрикнула от боли.

— Я все сделала, как вы велели! — со стоном сказала она.

— Тогда почему она так легко отделалась?

— Не знаю.

— Не знаешь?

Он ещё сильнее сжал её руку, словно хотел передавить её.

— Быть может, яд не успел подействовать, — страдальческим голосом произнесла девушка. — Ей быстро сделали промывку от яда.

— Промывку от яда! — поморщился Ворожеев над этой фразой. — Дура! Это тебе надо сделать промывку… от глупости! Ты наверняка оставила следы. Как узнали, что она приняла яд? Кому могло прийти это в голову?

— Не знаю. Я ничего не знаю!

Вне себя от гнева и досады, Ворожеев резко и грубо толкнул её. Она упала на диван.

— А я даже рада, что все так произошло! — пытаясь подавить свой страх, произнесла Софи. — Господь не допустил, чтобы я совершила душегубство.

— Моя очаровательная крошка! — с ухмылкой произнес Ворожеев. — Неужели ты думаешь, что на этом все так и остановится? Ну нет! С тебя ещё станется! Тебе придется по-новому проделать то, что ты уже проделала. Только без всяких «промывок» и «поправок»! Ты меня понимаешь?

Не в силах более выносить гнусное вероломство отца, Алексис вышел из укрытия. Его лицо было искажено болью и презрением.

— Какой же вы отвратительный и ничтожный человек! — воскликнул он.

— Алексис! — растерянно пробормотал Ворожеев. — Как ты здесь оказался?

— Мне кажется, в данный момент это не имеет значения, а имеет значения то, что мне все известно. Вы руками этой особы пытались отравить мою мать.

— Послушай, сын… — пытался что-то сказать в свое оправдание Ворожеев.

— Не называйте меня сыном! — резко оборвал его Алексис. — Я стыжусь, что во мне течет ваша кровь!

— Но это так, — с самодовольством заметил Ворожеев. — Ты мой сын, и в тебе течет моя кровь. Нравится тебе это или нет. Ты дитя двух врагов. И пора бы уже с этим смириться, сынок.

— Какой бред! Смириться с тем, что вы едва не отравили мою мать!

— Она наверняка сделала бы то же самое, покуда была бы на моем месте!

— Она никогда не была бы на вашем месте!

— Всякого может постичь несчастье, разорение и бедность, — возразил Ворожеев.

— Она никогда не дошла бы до преступления, даже если бы её постигло самое страшное несчастье! И никогда не опустилась бы ни до одного из ваших недостойных и бесчестных поступков. И знаете: почему? Потому что благородство — не только у неё в роду, но и в душе. А вам неведомо, что это такое.

— Красиво и легко рассуждать о благородстве души, — непримиримым и обвиняющим тоном произнес Ворожеев, — имея при этом приличный дом, процветающее поместье и капитал в банке. Но совсем иное, когда ты вынужден влачить такое жалкое состояние. И все по её вине! Она сама вынудила меня пойти на такой крайний шаг.

— Вам нет никакого оправдания!

— А я и не пытаюсь оправдаться! — с ехидством произнес Ворожеев. — Тем более перед тобой — жалким подобием своей маменьки. И коли ты стыдишься, что в тебе течет моя кровь, то я стыжусь, что у меня такой сын девицеподобный святоша. Ты вобрал в себя все то, что мне ненавистно!

— Вот вы и показали свое истинное лицо! — с хладнокровным безразличием, за которым скрывались огромная обида и разочарование, произнес Алексис. — В полной мере проявили свои отцовские чувства. Не сложно же было сбросить с вас эту маску лицемерия.

— Полно! Кто бы говорил о лицемерии! Ты всегда изображал передо мной хорошего сына, а ведь ты никогда не питал ко мне сыновней привязанности.

— Не легко питать сыновнюю привязанность к тому, кто сам не питает к тебе никакой привязанности.