Маски сброшены

— Алексис, что с тобой? — с испугом и недоумением спросила Елизавета. — Ты никогда не позволял себе так разговаривать с бабушкой.

— Сейчас я похож на своего отца, не так ли, матушка? Во мне вдруг заговорили: его грубость, его нахальство и его бестактность. Увы, к моему великому несчастью, во мне помимо вашей крови течет и его кровь. И с этим ничего нельзя поделать. Я проклят! Я дитя двух врагов! Мы все прокляты! И это оттого, что мы связаны с этим человеком родственными узами. Но более других проклят я!

— Не говори так, прошу тебя! — слабым страдальческим голосом произнесла Елизавета.

— Простите меня, матушка! — с нежностью произнес Алексис, и голос его дрогнул. — Вы и без того очень слабы, а я делаю вам ещё хуже.

Он уткнулся лбом в материнское плечо, словно ребенок, ищущий утешения. Елизавета нежно обняла его, и под действием её нежности его тело стало сотрясаться от вырывающихся наружу рыданий.

— Мне так плохо, матушка! Я не могу представить, что было бы, если бы вас вчера не удалось спасти! Я очень люблю вас. И если он снова попытается причинить вам зло, я убью его. Пусть я стану отцеубийцей, пусть меня постигнет самая страшная божья кара, пусть надо мной навечно нависнет проклятие, но я сделаю это!

Княгиня Элеонора Львовна, безмолвная и холодная, как статуя, со стороны наблюдала за этой душераздирающей сценой. По её каменному выражению лица невозможно было определить, какие чувства она испытывала. Но в её глазах горел какой-то странный огонь. Она медленно поднялась с кресла и тихо вышла из спальни дочери, быть может, первый раз в жизни оставив свой уход незамеченным.

Глава двенадцатая

Доктор Валериан Макарович Мохин, по долгу врачевания пришедший проведать Елизавету, невольно застал душераздирающий нервный срыв Алексиса.

— Доктор, умоляю вас! — слабым, дрожащим голосом промолвила Елизавета.

Ее испуганно-вопрошающий взгляд, обращенный к нему, дополнил её слова. В этом взгляде доктор прочел: «Он так страдает! Сделайте что-нибудь, чтобы остановить эту невыносимую истерию! Кроме вас некому!» Подобный призыв о помощи читался не только в её взгляде, но и в каждом восклицании, жесте, всхлипывании молодого человека. Во всяком случае доктору не потребовалось каких-то дополнительных объяснений, чтобы понять, что от него требуется.

Не сказав ни слова, доктор подошел к Алексису и резким движением ударил его по щеке. Алексис упал на находящееся сбоку от него кресло. Его истерия прекратилась, однако он все ещё продолжал тяжело и прерывисто дышать. Встретившись лицом к лицу с доктором, он поморщился, то ли оттого, что ему пришлось не по душе подобное обращение, то ли оттого, что испытывал стыд и неудобство перед посторонним человеком за свое неконтролируемое поведение.

— Ну вот и все! — произнес доктор.

Он открыл свой саквояж и достал из него маленький пузырек с какой-то жидкостью. Затем он взял со столика Елизаветы графин с чистой водой и стакан. Наполнив стакан на три четверти водой из графина и капнув в него несколько капель жидкости из пузырька, доктор протянул это питье Алексису.

— Примите! — произнес доктор. — Это вас успокоит.

— Спокойствие мне сейчас нужно меньше всего, — возразил Алексис.

— А я думаю, что как раз — наоборот. И ваша матушка, думаю, со мной согласна.

— Да, милый, — подтвердила Елизавета. — Послушай доктора.

Алексис с безразличным видом взял стакан и залпом выпил его содержимое.

— Напрасно вы считаете, будто мне это поможет, — с нервной усмешкой произнес Алексис. — Нет такого лекарства, которое бы могло избавить меня от этой боли. Эта боль крепко сидит в моей душе. Она повсюду! Она в моем сознании, в моем сердце! И изгнать её вряд ли кому-то под силу! Для этого нужно отнять у меня мою способность чувствовать, мыслить и запоминать. И тогда, возможно, не будет этой боли!

— Чувства, мысли, душевная боль, — с расстановкой произнес доктор. Именно это отличает человека от животного. И чем выше духовная сущность человека, тем сильнее его боль.

— Как это чудовищно! — воскликнул Алексис. — Легко живется тем, у кого бесчувственное сердце, у кого нет ни совести, ни чести. Таким, как…

Он не назвал князя Ворожеева, но от этого ему стало ещё больнее. Доктор склонился над ним и вполголоса, так чтобы его слов не слышала Елизавета, произнес:

— Я вас понимаю, сударь. Вам сейчас нелегко. Вчера вы едва не потеряли вашу матушку. Сегодня стало достоверно известно, что причина этого — яд. И все же постарайтесь взять себя в руки и успокоиться.

На его слова Алексис ответил недоверчивой гримасой, по которой можно было прочесть: «Сомневаюсь, что вы меня понимаете, доктор».

— Думаю, для вас неплохо было бы выпить чаю с травами, порекомендовал доктор, — закутаться в теплый плед и отлежаться.

Елизавета взяла со столика колокольчик и дрожащей, слабой рукой позвонила два раза. В сию же минуту в покои вбежала стоящая на страже Анфиса. Она уже давно слышала шум, крики, доносящиеся из покоев её госпожи, но войти без сигнала колокольчика не смела.