Масло в огонь

Я пошла вперед. На сей раз судили да рядили не в башенной гостиной, а в старинном гумне, превращенном в зимний сад, с росписями на стенах, сделанными заезжим художником на тему «Приглашение в замок». Действительно «господа» не захотели пачкать ковры и расположились в тепле, в примыкающей к башне оранжерее, где династия де ля Эй выращивала апельсиновые деревья, на которых появлялось иногда нечто вроде, зеленоватых орехов. Мосье Ом, одетый весьма по-домашнему, его дворецкий — во фраке, доктор Клоб, углубленный в бороду и глубокие размышления, метр Безэн, бригадир Ламорн, Бессон, слесарь Ашроль и столяр Дагут стояли вокруг жертвы — обнаженные клыки придавали ей свирепый, страшный вид, какой бывает у всех сдохших собак. Разговор, похоже, не клеился, и наш приход оказался весьма своевременным. Начался церемониал приветствий. Крестный подмигнул мне. Многократно раздалось: «Мосье Колю!», долго длились рукопожатия. Единственный раз из уст нотариуса прозвучало: «Мадемуазель!» — должно быть, он осуждал присутствие юных девиц при обсуждении серьезных дел.

— Но это же Ксантиппа! — воскликнула я, и нотариус нахмурился.

— Да, вот видишь, моя собака, — подтвердил Дагут без всякого восторга.

— А паяльная лампа эта — Клода, — поспешил добавить он, наверное, чтобы не чувствовать себя одиноким в беде, — ее как раз сперли у него на одной стройке.

Все доблестно промолчали. Метр Безэн разглядывал носки своих ботинок, точно боялся отдавить пальцы соседу. Доктор Клоб поглаживал бороду. Ашроль и Дагут таращили бараньи глаза, точно напуганные девственницы, и прятали руки за спину, будто уже чувствовали на них тяжесть наручников, а бригадир — очень красивый лотарингец, холодный, медлительный, осторожный, почти не веривший в легенду о двурогом и пользовавшийся славой такого дотошного следопыта, что ему крайне редко присылали в помощь инспектора, — бригадир, как журналист высокого класса, запоминал все, ничего не записывая. Опустившись на колено, папа осматривал животное. Я последовала его примеру.

— А намордник вы заметили? — опрометчиво спросила я.

— Нет, зайчик, тебя дожидались, — ответил доктор Клоб.

Папа повелительно ткнул меня локтем в бок, желая, видимо, сказать: «Да помолчи ты, трещотка».

Раздосадованная, я поднялась с пола. Ну, разве не любопытная это деталь — самодельный намордник, завязанный, как мешок, вокруг морды? И сделан-то он из кармана — могу поклясться. Из кармана, оторванного от мужских штанов и грубо обшитого тонкой бечевкой. Не желая прослыть дурой, я не стала высказывать свои малозначащие наблюдения бригадиру, который, пристально глядя на меня, открыл, а потом закрыл рот, раздумав, видимо, задавать вопросы. Апеллируя к высшей инстанции, я взглянула на мосье Ома. Но в нем жило два человека — частное лицо, для которого я много значила, и политический деятель, для которого я была пустым местом. Политический деятель (от которого не менее, чем от частного лица, за пять метров разило виски) улыбнулся наивности моих шестнадцати лет и, отвернувшись, заметил:

— Опять удар, и снова целят в меня. Кой дьявол так на меня взъелся и за что? Я польщен тем, что мой враг проявляет такое упорство! И все-таки, видите ли, даже если бы мой ельник немножко и выгорел, я бы это как-нибудь пережил. Расстраивает меня собака и паяльная лампа… Теперь трудно поверить, что поджигатель не из наших краев.

— Вот мошенник! — вырвалось у папы, который разглядывал лампу. — Ведь стоит только зажечь этот аппарат, и благодаря постоянному давлению потухнуть он уже не может. Коварный оказался, скотина!

— Вы полагаете? — осведомился бригадир с видом человека, который не торопится делать выводы.

Метр Безэн встрепенулся.

— Коварный-то, коварный, — сказал он, — но в то же время слишком уж он все усложняет. Ему ведь наверняка понадобилось немало времени, чтобы найти собаку, приласкать ее, накинуть намордник, привязать к хвосту паяльную лампу… Тогда как поджечь лес в пяти-шести местах обыкновенными спичками было бы и быстрее и действенней. Вот я и думаю: зачем понадобилась собака?

— Романтик! — заметил доктор Клоб, появляясь из своей бороды.

— Но-но! Речь идет о вещах серьезных, — проворчал бригадир.

— А я вам говорю, романтик, — повторил врач. — Извращенный романтик. Почему собака? Да потому, что собака воет. И заметьте, кстати, перед нами — сучка; вполне возможно, что эта деталь имеет некоторое значение.

Высказавшись, он достал записную книжку с воткнутым в нее миниатюрным карандашом и что-то записал. Бригадир скрестил руки.