Масон

Мы перевели взгляд на "подельщиц": женщины были изумлены столь очевидному возрождению нашей мужественности. Их восторг, надо сказать, даже обгонял наши реакции. Они визуально контролировали нас, но сами-то теряли головы: сигналы по нервным сплетениям переползали от глаз в соответствующие центры мозга, а оттуда к матке, яичникам, клитору. Неспособность побороть впечатление была очевидной: женщины с безвольным стоном сползли с табуретов и устроились на коленях поудобнее напротив реагирующей гармонии. А дальше все вылилось в то, во что и должно было вылиться – как в прямом, так и в переносном смыслах!..

Так и должно быть: лучше, если женщина заряжается сексуальной синергией от мужчины, а не наоборот. По безвольно распахнутым бедрам, пучковому подергиванию мышц живота и напряжению сосков грудных желез, можно было догадаться, что "соучастницы процесса" уже были приведены напитком и нашим недвусмысленным примером в "готовность номер один"! Выражение лица очарованной женщины никогда не обманет отзывчивого мужчину: черты и контуры несколько заостряются наподобие морды акулы – хищной и скорой на расправу, – а губы вытягиваются в ищущий наслаждения хобот. Такие загадочные метаморфозы в юности даже несколько пугали меня, но с опытом пришла и зрелость, сочетающаяся со смелостью, с уверенностью в то, что ничто тебе не откусят, не покалечат, а лишь поднимут потоком чувств высоко над землей! Я всегда относился с уважением и почитанием к женщинам высокой породы, умеющим не бояться условностей. Где-то в глубине души, скорее всего, я понимал и прощал даже Еву, так сильно опаскудившуюся в Раю, принесшую так много страданий первому человеку на Земле – наивному Адаму. Я был склонен простить и змея-искусителя: иначе как бы тогда продвигался по миру прогресс в сексуальной технике. Тут, прямо в кухне, мы с Олегом и нашими дамами скоро осознали, что означает выражение: "Они потеряли головы!" Мы потеряли те самые головы настолько, что уже не разбирали по-моему, а кто и что, кому принадлежит. Началась эпоха "свального греха" – того волшебного атавизма, что пришел к нам из язычества…

Через часок, примерно, мы стали соображать лучше. Тогда какая-то неведомая сила, практически без внешней команды, сорвала нас с места и швырнула по разным комнатам, по постелям! Я удивляюсь, честно говоря, как мы в суете окончательно не перепутали объекты любви… Но инстинкт однобрачия, заложенный Богом в подкорку еще Адаму и Еве, – там в теплом и нежном Раю, – вывел нас на правильные формы "кооперации". И наши ложа закачались в нужном ритме надолго, а весь комплекс необходимых действий был продуктивен, может быть, как никогда!.. Теперь уже мы вдыхали другие ароматы, отбирали воду не у клеток, а у всего тела, превращая себя в скользких змей – искусителей и искушающихся. Гормоны подхлестывали сердечно-сосудистую, дыхательную системы, не чувствовалось никакого "сжимания затылка"… Мы вели себя так, словно опаскудились моментально, откатились к векам Елизаветы I, превратились в ненасытных пиратов, идущих со звериным ревом на абордаж!..

* * *

После потрясающих, неоднократных эрекций наступило запредельное торможение и провал в памяти. Длительный сон спас нас от помешательства… Проснулись мы уже под утро только от того, что в дверь комнаты кто-то вежливо постукивал. Но потому, что шаги раздавались уже в прихожей, можно было догадаться, что это Владимир: открыв квартиру своим ключом, он теперь пробовал достучаться до нашей совести и отяжеленного сознания. Рядом со мной очнулась Ирина Яковлевна, она еще была во власти Морфея, а потому лопотала всякую бень. Она и не разобралась в том, что из прихожей нам подавал сигналы Владимир. Ирина полагала, что движение в квартире создавал кто-то из нашего сексуального табора, а потому не стеснялась смене декорации.

Наши женщины уже столь основательно разглядели и дифференцировали своих поклонников по первичным и вторичным половым признакам, что мысленно нас давно обобществили – превратили дубль-образ. Мне казалось, что и перетасовка карт – всего лишь дело времени. Смачно зевнув и потянувшись, Ирина Яковлевна принялась нашептывать мне на ухо пересказ сна, только что уведенного. Он нагрянул под самое утро, а потому вертелся еще в памяти. Но что у женщины на памяти, то обязательно будет и на языке. Сон вообщем-то, по моему мнению был дурной и слова доброго не стоил. Но в нем заключался некоторый элемент женской логики, пока еще остававшийся мне непонятным, потому-то я и решил дослушать рассказ до конца.