Масон

Теперь Верещагин смотрел на меня глазами обиженного тушканчика, стоящего на задних лапках и всматривающегося в безграничную даль, ища взглядом прекрасную перспективу. Ему-то было уже за пятьдесят! Пора бы и ума набраться, да оценить длительность предстоящего периода "выбора"…

– С тобой та дамочка просто "расплатилась" за такси. Ну, пошалила немного – выжила из тебя остатки былой прыти: уж если попался, то и искупался! Скажи ей спасибо за то, что показания по твоему случаю она дала верные, а не стала их "продавать" тебе за наличку!..

– Ну, Александр, у тебя нет ничего святого! – возмутился Олежек, готовясь, видимо, даже поссориться с другом из-за "принципиальных вопросов". – Ты всегда сгущаешь краски, когда дело доходит до женщин и девушек. Ты не врач – ты социолог-циник!..

Только не хватало, чтобы мой друг закатил "политическую истерику": стал произносить трибунные речи, биться головой о стену!.. Сашка Керенский – еще один нашелся на мою голову.

Надо было оставить Верещагина в покое и дать ему самостоятельно дойти до всего. Да, он обвинял меня в циничном социологизме, но я-то понимал, что это была ошибка: мой ум как раз отличался излишней биологизацией социальных явлений. Я был склонен, например, видеть жесткую руку "генетического выбора" даже там, где можно было бы отпустить узду биологических ассоциаций. Мне бы чаще углубляться в поиск чего-нибудь расплывчатого, лиричного, скажем, из области психологии. Можно просто откатиться от реализма и пасть ниц перед стопами Великого мистификатора и фантазера Зигмунда Фрейда, давно уже разоблаченного и наказанного Богом… Иначе, чего ради, человек закатывает себе смертельную дозу морфия в вену?!

В Верещагине было много от француза – по агентурным данным, его предки были выходцами из той страны, дед работал в советском консульстве в Париже и в "лихие годы" был арестован, обвинен черте в чем и расстрелян!..

Незаметно моя фантазия соскользнула к истории Великой Франции – да меня всегда занимала эта серьезная держава. Но каждый раз, когда я бывал в ней, то невольно вспоминал слова французского писателя, очень ценимого мною, Жан Поля Сартра: "История творится безотчетно". Даже география Франции, не говоря уже об языке (правильнее – о диалектах), были особыми. Я скрупулезно изучал сельское и промышленное производство. Исследовал повороты местной культуры, наконец, вникал в технологию приготовления вина. Я убеждался в том, что здесь навечно поселился такой феномен, как "разнообразие", "непохожесть", "избирательность", "неповторимость", "индивидуальность"…

Тот же Сартр по этому поводу заметил, что Франция "необъединяема"! Каждый уголок территории Франции просто рвется к тому, чтобы иметь постоянные связи с широким внешним миром, но забывает при этом о плодотворных контактах с другими территориями собственной страны. Когда, по заявлениям очевидцев, в 1721 году Францию поразил последний раз злейший набег чумы, то больше всего сложностей у армии, вставшей на защиту населения отдельных городов и деревень от мигрирующего микроба, возникло именно в связи с нежеланием отдельных магистратов подчиняться приказам кордонов. Франция задыхалась от "обездвиженности", ее жители были готовы идти на смерть лишь бы снять ограничения контактов с внешним миром.

Я вспомнил об очевидных противоречиях, доходивших до изощренного предательства министром иностранных дел Талейраном Императора Наполеона. Именно тогда, когда Наполеон со своей молодой армией в 1814 году наперекор тактике союзного командования, последовательно продвигавшего войска по дорогам Франции к Парижу, метался в узком пространстве, его победам помогало использование особенностей ландшафта долины Эны, Марны и Оба. Для любых нападений на живую силу противника Наполеон использовал молниеносный маневр. Предатель Талейран вещал: "Ах, оставьте меня в покое с вашим императором. Это человек конченный. Это человек, который того и гляди заберется под собственную кровать. Император растерял свою силу. Он выдохся".

Но Талейран кое в чем ошибался: свобода передвижения дала возможность Бонапарту потянуть время, подарить истории военного искусства еще несколько блестящих побед. Я забился от восторгов, откопав в кладовых памяти несколько прекрасных примеров. 10 февраля 1814 года Император Франции и Великий Полководец, после нескольких стремительных переходов, напал на стоявший у Шампобери корпус Олсуфьева и разбил его наголову. На следующий день он повернул от Шампобера к Монмирайле и в битве с русскими и пруссаками, произошедшей 11 февраля, Наполеон вырвал новую блестящую победу.