Масонская проза

– Наверное, я с ним встречался все эти дни, бегая туда-сюда по траншеям, но мне это в память не запало. Да и с чего вдруг? А двадцать первого его имя значилось в отпускном листе, который я должен был отнести начальнику отпускной команды. И я это заметил, конечно. И в тот же самый вечер гансы решили испытать свой новый полевой миномет, и пока наши опомнились, они положили мину аккурат нам в отвод траншеи и накрыли с полдюжины солдат. Их как раз выносили, когда я бежал наверх к управлению, и они там полностью заняли Малый Попугайский, ну, как всегда и получалось в таких случаях, помните, сэр?

– Еще бы! А за навесом там стоял крупнокалиберный пулемет, если туда добраться. Мимо него можно было проскочить, – ответил Кид.

– И я это тоже помню. Но было уже темно, и с Ла-Манша нанесло туману, вот я и выпрыгнул из Малого Попугайского и срезал по открытой местности до того места, где тогда сложили тех четверых из Уорикского пехотного. Но в тумане я сбился с пути и оказался вдруг в полупрофильной траншее по колено, которая вела от Малого Попугайского до Французского квартала, прямо свалился в нее, на пулеметную платформу рядом со старым котлом и парой скелетов зуавов. От этого я пришел в себя и пошел прямо по Французскому кварталу, – а настила там не было, – в Мясницкий переулок, где молокососы французские лежали по шестеро в глубину по обеим сторонам, только переборками слегка прикрытые. Они там подмерзли, так что перестало капать и начало скрипеть.

– В тот момент это тебя беспокоило? – спросил Кид.

– Нет, – ответил мальчик, стараясь, чтобы это звучало презрительно. – Если вестовой такие вещи замечает, грош ему цена как вестовому. И вот прямо в середине переулка, около старой перевязочной, о которой вы, сэр, говорили, мне вдруг показалось, что рядом с переборкой стоит точь-в-точь тетя Армин, словно она стоит там и ждет перед дверью. И я еще про себя подумал: вот была бы потеха, если б ее жизнь туда забросила, куда она сейчас забросила меня. Через секунду я уже разобрался, что это просто тень да еще какие-то тряпки, висевшие на газовом навесе. В общем, я добрался до отпускной команды и предупредил их там обо всех, о ком было положено, включая дядю Джона. Потом пошел по Кочерге к передовой, чтобы на первой линии обороны тоже всем все передать. Я особо не торопился, потому что думал, пусть, пока я иду, гансы поуспокоятся там. Потом я столкнулся с командой деблокировщиков, и у них офицер разорался по поводу каких-то там прожекторов на фланге и начал им всем показывать кузькину мать, так что мне самому пришлось искать отпускников по всей траншее. Тут то одно, то другое, – в общем, обратно я прибежал только в полдевятого. И в тылу натолкнулся на дядю Джона: он чистился от грязи, уже побрился – такой был весь сияющий, как на праздник собрался. Он спросил про аррасский поезд, и я ответил, что если гансы не проснутся вдруг, то он в десять часов отъедет. «Отлично! – он мне говорит. – Я тогда с тобой». И мы пошли по старой траншее мимо перекрестка с Халнекером, назад к блиндажам нестроевых. Ну, вы знаете, сэр.

Кид кивнул.

– И тогда дядя Джон что-то начал мне говорить про то, что, мол, увидится с мамой и всеми остальными через пару дней, и не хочу ли я им что-нибудь передать. И тут уж кто меня за язык тянул, не знаю, но я его попросил передать тете Армин, что уж вот не ожидал я ее встретить в наших краях. И еще засмеялся. Это я тогда в последний раз в жизни засмеялся. «Ага, а ты, значит, ее видел тогда?» – он мне говорит как ни в чем не бывало. И я ему сразу рассказал и про тень, и про тряпки, и про то, как принял их за тетю. «Очень похоже на то», – он мне отвечает и только грязь со штанов дальше счищает. А мы между тем уже подошли к повороту, где была старая баррикада и вход во Французский квартал за ней – это пока его не разбомбили, сэр. Ну он на нее залезает, и пошел себе дальше. Я говорю: «Нет уж, спасибо, я там сегодня уже был». А он даже не слушает. Он куда-то руки сунул, а как выпрямился, вынимает – а в каждой руке по угольной жаровне, полной.

«Давай, Клем, – говорит (а он очень редко называл меня по имени). – Не бойся. Это маленькая траншея, и если гансы снова начнут, они на нее боезапас тратить не станут».

«Это кто тут боится?» – спрашиваю.

«Ну я, например, – он отвечает. – Не хочу себе в последний момент портить отпуск». Тут он обернулся и произнес тот кусок из чина отпевания.

Кид зачем-то повторил эти слова медленно и торжественно:

– «Когда я боролся со зверями в Ефесе, какая мне польза, если мертвые не воскресают?»

– Именно так, – подхватил Стренджвик. – И вот мы пошли вместе по Французскому кварталу, все вокруг стихло, и только под ногами скрипело. И я помню, что думал…

Он заморгал.

– Не думай! Говори, что было! – приказал Кид.

– Ой, простите. Он шел и шел с жаровнями в руках и напевал этот гимн. Прямо в Мясницкий переулок. И не доходя до старой перевязочной, он остановился, поставил жаровни и спросил: «Так где, говоришь, она стояла? У меня-то глаза уже не те, что были…».