Масонская проза

– … а вот теперь может подать, если его не пропустят!

– А это не ваше пение я намедни слышал? – светски осведомился Ангел Смерти, чтобы хоть как-то сгладить неловкость.

– Естественно! – отчеканила мать. – Он прекрасно поет. Вот еще и поэтому! Ты же бас, правда, дорогой?

Святой Петр сочувственно поглядел на майора, который готов был сквозь землю провалиться, и поспешно подписал ему пропускной лист. Не сказав и слова благодарности, мать, фыркнув, потащила его прочь.

– Ну и под какую же статью ты его подведешь? – спросил Ангел Смерти.

– ДВ, Докучливая Вдова. Барда-а-ак! – простонал Святой Петр. Он оглядел равнину перед Вратами и потемнел лицом. – Не нравится мне все это. Нижнее подразделение совсем сегодня разгулялось, пашет как в последний день месяца. Надеюсь, стража выдержит.

Толпа постепенно проредилась и составилась в нечто вроде нестройной очереди, вдоль которой тенями метались взад-вперед старавшиеся быть незаметными посланники Нижнего подразделения, пытаясь выцепить из нее то одного, то другого, но их самих отпихивала от людей бдительная стража. Поскольку большинство стоявших в очереди были в хаки, вся сцена очень напоминала то, что на Земле творилось в былые дни у общественного туалета под аркой на вокзале Виктории, когда там останавливался армейский поезд. Лицо Петра просветлело, потому что из Нижнего подразделения раздались петушиные крики, которыми обычно встречали его приход.

– Самая поганая работа – на границе полномочий, – сухо заметил Ангел Смерти.

– Но я же это заслужил! – самодовольно хмыкнул Петр. – Ты только подумай, каково теперь Иуде.

Он с разбегу вломился в самую гущу, где стража с трудом удерживала толпу, и угрозами, криками, убеждением, а иногда – грубоватыми толчками и пинками, начал пропихивать усталых мужчин и женщин вперед, отмахиваясь от полупрозрачных, слабых, но очень настырных духов, пытавшихся ухватить кого-нибудь и утащить в сторону.

Какой-то шропширский егерь только что получил поддельный пропуск вместе с заверением от легконогого посланца Нижнего подразделения, что вход на Небеса расположен вот тут прямо, за углом, и теперь его настойчиво подталкивали в этом направлении, – но могучая рука ухватила его за шиворот и рванула назад, а другая рука ухватила посланца за грудки, а над его головой раздался громовой рев: «А ну пшел вон, гаденыш!». Тут же солдату объяснили, что происходит, обычным казарменным языком.

– А меня-то за что, начальник? – перетрусил егерь. – Я и бабы-то не видал, кроме ангелов, месяцев хренадцать. Я сам из Яффы. А ты откуда будешь?

– Из Нортгемптона, – ответили ему. – Давай назад шагом марш и держись ко мне поближе.

– Э, слушай, а ты не Чарли Брэдло, про которого мне папаша рассказывал? Я помню, ты еще говорил…

– Я тебе еще не то скажу. Это, ты смотри, там твой сержант треплется с бабой в красном – видишь? Хватай его и тащи сюда, бегом.

В это время какого-то офицера-шотландца с глубоко запавшими глазами, словно выпавшего на время из всеобщего гвалта, держал за пуговицу некто очень благочестивого вида, объяснявший ему, что, по логике его древней родовой веры, горец не только безвозвратно проклят, но что это его проклятие было предопределено еще до Сотворения Мира.

– Да, на это нечего возразить, нечего возразить, – печально лепетал молодой человек. – Что ж, пойду с вами.

И он уже сделал шаг в сторону, когда между ним и его собеседником вклинилась худая низенькая фигурка, державшаяся, впрочем, с большим достоинством.

– Месье, – сказал коротышка, – вас успокоит, если я вам скажу, что я… что я был Жаном Кальвином?

Благочестиво выглядевший собеседник чертыхнулся, как положено всем пропащим душам, плюнул и отошел, а шотландец повернулся к Кальвину и по пути к Вратам погрузился в обсуждение тонкостей и разночтений, встречающихся в литературном труде под названием «Наставление в христианской вере».

С другими бывало сложнее. Некая Женщина, простоволосая, с голыми руками, глазами, пускающими молнии, танцующей походкой шла вперед, хотя и видно было, что очень устала, гоня перед собой толпу сомневающихся, хрипло крича на них. Когда кто-то попробовал крикнуть ей что-то обидное, вроде «А ты им скажи, кто ты такая! Ты всем скажи, пусть слышат!» – она не полезла в карман за ответом. С другой стороны толпы ей вторил Иуда, подзадоривавший людские души в очереди раскатистыми криками, как торговец армянскими коврами на рынке:

– А вот он я, самый я, самый-пресамый настоящий! – кричал он. – Я именно такой, как про меня говорят. И еще хуже, ребята, гораздо хуже! А это значит что? А это значит, что у вас-то, ребята, рай в кармане! Сюда проходим, пожалуйста. Обителей много, господа и дамы, мест полно! Хар-р-рошие обители! А на этих позорников даже не смотрите, все к нам, все к нам! Вера и надежда! Уповать не забываем, господа!