Масоны

Губернский предводитель немного сконфузился при этом: он никак не желал подобного очищения, опасаясь, что в нем, пожалуй, крупинки золота не обретется, так как он был ищущим масонства и, наконец, удостоился оного вовсе не ради нравственного усовершенствования себя и других, а чтобы только окраситься цветом образованного человека, каковыми тогда считались все масоны, и чтобы увеличить свои связи, посредством которых ему уже и удалось достигнуть почетного звания губернского предводителя. В настоящее же время его мечтой была надежда сломить губернатора и самому сесть на его место.

- Меня больше всего тут удивляет, - заговорил он после короткого молчания и с недоумевающим выражением в лице, - нам не доверяют, нас опасаются, а между тем вы, например, словами вашими успели вызвать безделица! - ревизию над всей губернией.

- Я не словами вызвал, а криком, криком! - повторил двукратно Марфин. Я кричал всюду: в гостиных, в клубах, на балах, на улицах, в церквах.

- Другой, пожалуй, кричи: его заставили бы только замолчать, а вас нет.

- Они хорошо и сделали, что не заставляли меня! - произнес, гордо подняв свое лицо, Марфин. - Я действую не из собственных неудовольствий и выгод! Меня на волос чиновники не затрогивали, а когда бы затронули, так я и не стал бы так поступать, памятуя слова великой молитвы: "Остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим", но я всюду видел, слышал, как они поступают с другими, а потому пусть уж не посетуют!

- Вы далеко не все слышали, далеко, что я, например, знаю про этих господ, сталкиваясь с ними, по моему положению, на каждом шагу, подзадоривал его еще более губернский предводитель.

В это время, однако, вошедший в спальню лакей возвестил:

- Ваше превосходительство, его сиятельство граф Эдлерс уезжает!

- Как уезжает?! - воскликнул с испугом Крапчик и почти бегом побежал к своему именитому гостю.

II

Марфину очень не понравилась такая торопливость и суетливость хозяина. "Что это такое? Зачем все это и для чего?" - спрашивал он себя, пожимая плечами и тоже выходя чрез коридор и кабинет в залу, где увидал окончательно возмутившую его сцену: хозяин униженно упрашивал графа остаться на бале хоть несколько еще времени, но тот упорно отказывался и отвечал, что это невозможно, потому что у него дела, и рядом же с ним стояла мадам Клавская, тоже, как видно, уезжавшая и объяснявшая свой отъезд тем, что она очень устала и что ей не совсем здоровится. Собственно, Клавскую упрашивала остаться дочь хозяина, мадмуазель Катрин; но все их мольбы остались тщетными. Гости уехали. Хозяева пошли их провожать чуть не до сеней. Марфин сейчас же начал протестовать и собрал около себя целый кружок.

- Это черт знает что такое! - почти кричал он. - Наши балы устраиваются не для их кошачьих свиданий!.. Это пощечина всему обществу.

- Конечно, конечно! - соглашались вполголоса некоторые из мужчин.

Дамы тоже были немало поражены: одни пожимали плечами, другие тупились, третьи переглядывались значительными взглядами, хотя в то же время - нельзя этого утаить - многие из них сделали бы с величайшим удовольствием то, что сделала теперь Клавская.

Хозяин наконец возвратился в залу и, услыхав все еще продолжавшиеся возгласы Марфина, подошел к нему.

- Что такое, Егор Егорыч, вы шумите? Что вас разгневало? - спросил он его с улыбкою.

- Если вы этого не понимаете, тем хуже для вас!.. Для вас хуже! отвечал с некоторым даже оттенком презрения маленький господин.

- Понимать тут нечего; вы, по вашему поэтическому настроению, так способны преувеличивать, что готовы из всякой мухи сделать слона!

- Это - муха, ничтожная муха, по его!.. А не слон самоунижения и самооплевания!..

- Егор Егорыч, пощадите от таких выражений! - произнес уже обиженным голосом предводитель.

Марфин, впрочем, вряд ли бы его пощадил и даже, пожалуй, сказал бы еще что-нибудь посильней, но только вдруг, как бы от прикосновения волшебного жезла, он смолк, стих и даже побледнел, увидав входившее в это время в залу целое семейство вновь приехавших гостей, которое состояло из трех молодых девушек с какими-то ангелоподобными лицами и довольно пожилой матери, сохранившей еще заметные следы красоты. Дама эта была некая вдова-адмиральша Юлия Матвеевна Рыжова. Она наследовала после мужа очень большое состояние, но, по доброте своей и непрактичности, совершенно почти расстроила его. Ее сентиментальный характер отчасти выразился и в именах, которые она дала дочерям своим, - и - странная случайность! - инстинкт матери как бы заранее подсказал ей главные свойства каждой девушки: старшую звали Людмилою, и действительно она была мечтательное существо; вторая - Сусанна - отличалась необыкновенною стыдливостью; а младшая - Муза - обнаруживала большую наклонность и способность к музыке.