Масорка

— Да, так заботилась, как будто она родная ей!

— Да, вероятно, это так и есть!

— Ах, нет, сеньора, она совсем чужая ей!

— Неужели! А люди говорят, что она — ее дочь!

— Боже правый! Да, ведь, донья Эрмоса еще сама-то совсем девочка, а донье Лизе уже четырнадцатый год!

— Ты говоришь, донья Эрмоса еще молода. Сколько же ей может быть лет?

— Двадцать два — двадцать три, никак не больше!

— Конечно, не считая того времени, когда она сосала грудь и ползала на четвереньках! — злобно засмеялась донья Мария-Хосефа. — Ну, а с кем, говоришь ты, она разгуливала по набережной ночами?

— Да с доньей Лизой!

— В самом деле! И она никого не встречала во время этих прогулок?

— Никогда никого, сеньора!

— Она, конечно, шептала молитвы! — насмешливо сказала злая старуха.

— Не знаю, сеньора, но только могу вас уверить, что она никого не встречала и что по вечерам никто не входил в дом, — повторил кучер, становясь осторожнее в своих ответах, потому что видел явную недоброжелательность этой сеньоры к своей госпоже, которую он любил и которой был предан.

Донья Мария-Хосефа на минуту призадумалась.

— Это обстоятельство совершенно меняет все мои планы! — прошептала она. — Ну, скажи мне, — продолжала она, обращаясь к кучеру англичанина, — днем она также не принимала никого?

— Нет, днем время от времени к ней приезжали какие-то дамы.

— Я спрашиваю о мужчинах!

— Иногда приезжал сеньор дель Кампо, дон Мигель двоюродный брат сеньоры.

— Он бывал каждый день?

— Нет, раз или два в неделю.

— С тех пор как эта госпожа отпустила тебя, был ты у нее?

— Да, я там был три раза.

— Ну, а когда ты приходил туда, кого ты видел, кроме самой хозяйки?

— Никого!

— В самом деле? Так-таки никого?

— Никого, сеньора!

— В доме не было больных?

— Больных? Нет никого, сеньора, все были здоровы!

— Хорошо. Хуан Мануэль желал иметь кое-какие сведения об этой барыне. Я передам ему все, что ты сказал мне, и если это правда, то ты оказал этим услугу донье Эрмосе, если же ты утаил от меня что-нибудь, то сам знаешь, как поступает Хуан Мануэль с теми, кто не хочет служить федерации.

— Я федералист, сеньора, и всегда говорю правду.

— Верю, можешь идти!

Как только бывший кучер доньи Эрмосы вышел, донья Мария-Хосефа позвала старуху мулатку, исполнявшую роль курьера.

— Та девушка, что приходила вчера, здесь? — спросила она.

— Да, сеньора.

— Пусть войдет.

Спустя минуту в спальню вошла грязная, оборванная негритянка лет восемнадцати или двадцати. Донья Мария-Хосефа с минуту строго смотрела на нее, затем проговорила грубым и резким голосом:

— Ты солгала: в доме той сеньоры, на которую ты донесла мне вчера, не живет никакой мужчина. Не было там и больных.

— Клянусь вашей милости, что я сказала вам правду. Я служу в лавке, которая находится как раз против дома этой унитарки, и из кухни вижу каждое утро молодого мужчину, который никогда не носит девиза. Он разгуливает по саду и срезает цветы для букетов, затем гуляет под руку с унитаркой, а вечером, когда стемнеет, они садятся на скамеечку под большой ивой, и им подают туда кофе.

— Откуда ты видишь все это?

— Кухня нашей лавки выходит в сад этой унитарки, и я из-за решетки выслеживаю их, потому что я на них зла.

— Почему же ты зла на них?

— Да потому, что они — унитарии!

— А ты откуда знаешь это?

—Эта донья Эрмоса, когда она проходит мимо нашей лавки, никогда не кланяется ни мне, ни моей хозяйке, ни моему хозяину, потому, что ее слуги никогда ничего не покупают у нас, хотя прекрасно знают, что и сам хозяин лавки, и все мы — добрые федералисты. Кроме того, я часто видела эту унитарку в платье небесно-голубого цвета. Прошлой ночью, когда я увидала, что ординарец сеньора Мариньо и двое его солдат наблюдают за ее домом и справлялись у нас в лавке, я поспешила рассказать вашей милости все, что я знаю, потому что я добрая федералистка, а она унитарна. Уверяю вас!

— Ну, что же ты еще знаешь о ней?

— Вчера я рассказала вашей милости все, что я видела: почти ежедневно она принимает у себя молодого человека, который, как говорят, приходится ей двоюродным братом, а в прошлые месяцы к ней еще очень часто ездил доктор Алькорта. Вот почему я думала, что у нее в доме был кто-нибудь болен.

— Еще что-нибудь ты помнишь?

— Да, думаю, что этот больной был тот молодой человек, который срезал цветы в саду, потому что первое время я замечала, что он сильно хромал.

— А когда это было? Сколько времени тому назад?

— Месяца два тому назад, я думаю. Теперь он уже больше не хромает и, кажется, совсем здоров, и доктор больше не ездит. А молодой человек прогуливается часами не хромая по саду с доньей Эрмосой.

— Прекрасно! Надо следить за всем, что происходит в этом доме, и доносить мне, потому что таким образом ты оказываешь большую услугу делу федерации. А это дело — ваше дело, бедного люда, потому что в федерации нет различия между белыми и черными, бедными и богатыми, мы все равны, — ты это понимаешь?

— Да, сеньора, я понимаю это, потому-то я как федералистка все, что знаю, вам донесу.

— Ну, хорошо! Теперь можешь идти!