Масорка

— Да, но опять же ты впутываешь в неприятную историю бедного доктора. Ах, милый Мигель, если бы ты знал, как мне тяжело от мысли, что я невольно могу стать причиной гибели красоты и таланта, право же моя жизнь стоит слишком мало, чтобы ради нее ты рисковал спокойствием и благополучием такой женщины, как твоя кузина и такого человека, как доктор Парсеваль.

— Сегодня ты божественен, мой дорогой Луис, и несмотря на то что в эту ночь кровь из тебя лилась ручьем, твои вечные размышления и сомнения остались при тебе. Во-первых, говорю я тебе, ни доктор, ни моя кузина себя нисколько не скомпрометируют в этом деле, а во-вторых, если бы даже это и случилось, то и тогда что тут такого? В наше время, когда все наше общество разделилось на две половины — на убийц и на жертв, всякий из нас, кто только не хочет быть убийцей, неизбежно должен согласиться быть жертвой.

— Да, но ведь Парсеваль еще не заподозрен и, вызывая его сюда ко мне, ты можешь навести на него подозрение.

— Ах, Луис, ты болен, дорогой мой, и голова твоя плохо работает, дружище. Каждый из нас, — людей нашего поколения и закваски — каждый, обучавшийся в университете Буэнос-Айреса, все мы живая улика против доктора Парсеваля, потому что он со своей кафедры вдохнул в нас все те патриотические чувства, которыми горят теперь наши сердца. Он вложил в нас те мысли и воззрения, которые теперь воодушевляют нас. Все мы, все — не что иное, как воплощение его идей и его духа, и сегодня ты, истекающий кровью рискующий бежать из своей дорогой отчизны, чтобы не выносить жестокой тирании Росаса, ты тоже, дорогой Луис, воплощение идей нашего профессора философии и… Ба-а! Какими я, однако, пустяками занимаюсь! Болтаю тут с тобой всякие глупости, — воскликнул дон Мигель, заметив две слезы, медленно катившиеся по мертвенно-бледному лицу его друга, — ба, ба, ба… ни слова более об этом, дорогой мой, предоставь мне поступать, как я хочу, и если черт уж должен нас побрать, то пусть он тащит всех нас вместе, право, Луис, нам в аду будет ничуть не хуже, чем теперь в Буэнос-Айресе. А теперь отдохни немного, я пойду скажу парочку слов Эрмосе.

С этими словами он поспешно направился в маленький кабинет, усиленно моргая глазами, чтобы скрыть слезу, набежавшую при виде слез на бледном лице своего друга.

Впоследствии мы позаботимся поближе познакомить читателя с этим молодым человеком, столь высокой души и столь чувствительного сердца, а покуда мы будем продолжать рассказ.

— Мигель, — сказала молодая женщина, входившая в кабинет к дону Мигелю, — я совершенно не знаю, что мне делать: и ты, и твой товарищ — вы все в крови и вам необходимо переменить одежду, а у меня есть только женское платье — что же нам делать?

— Через каких-нибудь четверть часа у нас будет все необходимое, поэтому ты этим не огорчайся, а вот поговорим и подумаем лучше о более важном.

И, поместившись рядом с своей кузиной на маленьком диванчике, он бережно взял ее за руку и сказал:

— Скажи, пожалуйста, Эрмоса, к кому из своих слуг ты питаешь самое неограниченное доверие?

— К Марии Усто, которую я привезла с собой из Тукумана, и к маленькой Лизе.

— Какие у тебя еще слуги?

— Кучер, повар и два старых негра, которые смотрят за домом.

— Хорошо, в таком случае следует завтра же отпустить и рассчитать их всех с раннего утра.

— Разве ты думаешь?..

— Нет, я решительно ничего не думаю, но только сомневаюсь: дело в том, что, хотя твои слуги должны, вероятно, любить тебя, потому что ты добра, щедра, справедлива и богата, но сейчас в нашей стране достаточно одного приказания, которое почему-либо пришлось не по вкусу слуге, одного неосторожного слова в минуту раздражения, чтобы превратить этого слугу в опасного смертельного врага. Им указали путь к доносу и клевете, и они знают, что достаточно

одного их слова, чтобы предать целую семью в руки презренной Масорки. Венеция во времена Совета десяти не позавидовала бы нашему настоящему положению. Белые, негры—все одинаково развращены этой заразой предательства, только мулаты из низших слоев общества еще могут считаться исключением, вероятно, что в этих людях так сильно развиты любовь и стремление к образованию и просвещению, что эти чувства невольно заставят их ненавидеть Росаса как врага и гонителя всякого просвещения и тяготеть к унитариям как представителям интеллигенции и сторонникам просвещения. Итак, еще раз прошу тебя, Эрмоса, отпусти завтра же всю свою прислугу, за которую не можешь безусловно поручиться — это необходимо для безопасности бедного Луиса, моей и даже твоей собственной. Ведь не раскаиваешься же ты, что приняла к себе в дом этого несчастного юношу!

— Ах, нет! Нет! — горячо воскликнула молодая женщина. — Я и себя, и весь мой дом, и все мое состояние предоставляю в полное ваше распоряжение!