Масорка

Человек этот, по случайной ли неловкости или же преднамеренно, ронял раза два-три в каждом квартале свою великолепную трость из индейского тростника с золотым набалдашником, которая каждый раз, падая, катилась назад, причем ее владельцу приходилось возвращаться за ней. Все это он проделывал с ангельским терпением и непринужденностью, его взгляд скользил по всем тем кварталам, которые он уже прошел, то есть по направлению пригорода. Уронив таким образом раз двадцать или тридцать свою трость, он наконец остановился у ворот дома, знакомого уже нашим читателям, куда несколько часов назад въехал дон Мигель и его слуга.

Прислонившись на минуту к стене, незнакомец снял шляпу и стал утирать лоб большим платком, внимательно поглядывая направо и налево. Убедившись, что на расстоянии, по крайней мере, двенадцати кварталов в том и другом направлении не было ни души, он подошел к двери и скромно постучал в нее концом своей трости.

Мы оставим пока эту новую личность ожидать у дверей, когда ему их отворят, а сами войдем в дом незадолго до его прихода, приблизительно около девяти часов утра. Наш тощий, долговязый незнакомец уже несколько раз приходил к этой двери, да к тому же он потратил немало времени, поминутно роняя свою трость и возвращаясь за ней.

Проснувшись несколько минут тому назад, дон Мигель одевался с помощью своего верного Тонильо, который успел уже исполнить все поручения своего господина.

— Донья Аврора сама приняла цветы? — спросил он, красиво зачесывая свои густые черные волосы и расчесывая, согласно федеральным предписаниям того времени, бороду на две стороны.

— Сама, сеньор!

— А письмо?

— Вместе с цветами.

— Она была довольна?

— Мне показалось, да, но письмо, очевидно, удивило ее, она меня спросила, не случилось ли чего-нибудь особенного.

— Бедняжка! Скажи мне все подробно, что она делала, когда ты пришел?

— Она стояла около клумбы жасминов, что посреди двора, и развивала папильотки с своих кудрей.

— Этих золотистых кудрей, каждый волосок которых неразрывной цепью приковывает к ней мое сердце! — воскликнул молодой человек, небрежно завязывая концы своего галстука.

— Больше она ничего не делала, сеньор.

— А в чем она была?

— В белом с зелеными полосками капоте, с вырезом на груди и схваченном у талии.

— Ах, как это прелестно! Как она должна была быть хороша! Ну, продолжай!

— Да это все.

— Фу, как ты глуп!

— Но, сеньор, на ней не было ничего другого.

— Но были же туфли или ботинки, какая-нибудь косыночка, бант, ленты, ну что-нибудь еще!

— Вы хотите, сеньор, чтобы я все это заметил?! — возразил Тонильо со свойственным ему крестьянским добродушием, которое он, несмотря на пребывание в городе, все еще не утратил.

— А кто ждет в приемной?

— Та женщина, за которой вы меня посылали, и дон Кандидо.

— А-а! Мой учитель правописания! Гений разных прилагательных и всяких исключений! Что привело его ко мне, не говорил он тебе?

— Нет, сеньор, он только сказал, что ему необходимо поговорить с вами, что он приходил сюда в шесть часов утра, но двери были заперты с тех пор он пришел в семь часов и бродил здесь поблизости, выжидая, когда ему можно будет видеть вас.

— Эх черт! Как видно мой старый учитель все еще не отвык меня мучить и хотел поднять меня в шесть часов утра, для того чтобы беседовать с ним. Усади его в моем кабинете, а донью Марселину пригласи сюда! — сказал он, надевая голубой шелковый халат, цвет которого подчеркивал белизну его прекрасных рук.

— Так ее сюда позвать? — недоверчиво спросил Тонильо.

— Ну да, сюда, мой целомудренный Тонильо, ведь я, кажется, говорю с тобой не по-гречески! Проведи ее сюда в мою спальню, да не забудь покрепче запереть дверь из кабинета в гостиную, а также и вот эту, когда женщина войдет сюда.

Спустя минуту, шорох юбок доньи Марселины возвестил о ее приближении.

Она появилась в шелковом платье, цвета густого вина, окутанная желтой шалью с черной каймой. Белый платок, сильно накрахмаленный, она держала за серединку, для того чтобы видны были вышитые по углам амуры; огромный бант из ярко-красных лент украшал ее голову слева. На смуглом мясистом лице привлекательными казались лишь большие черные глаза, которые, вероятно, были хороши в свое время, но теперь насчитывали без малого пятьдесят зим. Лицо хранило следы пережитых бурь и волнений, два густых локона темных волос не то шоколадного, не то кофейного цвета, спускаясь до самого подбородка, тщетно скрывали уже увядшую свежесть лица; добавив ко всему этому рост выше среднего и фигуру скорее тучную, чем стройную, наш читатель составит себе довольно верное представление о донье Марселине.

Вот эту-то особу дон Мигель и принял в своей спальне, даже не встав со стула, на котором он сидел с улыбкой, свойственной людям известного круга при разговоре с теми, кто занимает более низкое положение и к которому они не питают особого уважения.

— Вы мне нужны, донья Марселина! — сказал он указывая ей на кресло против себя.

— Я всегда к вашим услугам, сеньор дон Мигель, — отвечала донья Марселина, садясь и жеманно расправляя множество своих шелковых юбок.