Масорка

Дон Мигель и дон Кандидо сели в карету, слуга дона Луиса и Тонильо поместились на запятках, экипаж тронулся и вскоре совершенно скрылся во мгле темной улицы Кочабамба. Четверть часа спустя карета остановилась на улице Восстановителя, позади церкви Сан-Хуана, из кареты вышел тот неизвестный господин, о котором мы говорили выше, после чего экипаж поехал дальше и наконец подъехал к знакомому нам дому дона Мигеля, где высадились все остальные. Было уже около половины двенадцатого ночи.

ГЛАВА XXI. Федеральный бал

Около девяти часов вечера гости понемногу начали съезжаться в правительственный дом, бывший дворец испанских вице-королей, к одиннадцати часам все залы были полны и первая кадриль подходила к концу. Большой зал представлял собой довольно привлекательное зрелище: расшитые золотом мундиры мужчин и бриллианты дам блестели и сверкали при ослепительном свете бесчисленных, плохо размещенных свечей, которые в общей сложности все же разливали.

Среди приглашенных царила какая-то неловкость и стеснение, неуловимые, но ощущаемые всеми. Здесь были люди двух противоположных лагерей: федералисты, новые люди, вышедшие по большей части из отбросов населения Буэнос-Айреса и достигшие высокого положения по воле Росаса, почти совершенно незнакомые с требованиями и приличиями порядочного общества, чувствовали себя неловко в блестящих мундирах и нарядах и, подобно ночным птицам, боящимся яркого света, таились в углах; немногие унитарии, которых пригнал сюда страх или вернее чувство самосохранения, явно выказывали свое неудовольствие и презрение ко всей этой дряни и выскочкам, с которыми им волею судеб и силой обстоятельств приходилось находиться рядом. Дочь Росаса, сеньора донья Мануэла, милая и приветливая со всеми, наивная и добродушная невольно привлекала всеобщее внимание: одетая просто, но со вкусом, она поистине была прелестна — buenamoza, как говорят аргентинцы; первая жертва своего отца, бедная девушка, что бы о ней ни говорили, была добра, кротка, доброжелательна, справедлива, и далека от тех страстей, что бушевали вокруг нее и которые она порой, сама того не сознавая, одним своим присутствием сдерживала, мешая их проявлению в грубой, дикой форме.

Вскоре после появления доньи Мануэлиты приехала и донья Августина Росас Мансилья, считавшаяся, и не без основания, красивейшей женщиной своего времени в ту пору ей было не более двадцати пяти лет, и красота ее была в полном расцвете. В то время, о котором мы говорим, молодая сестра Росаса, супруга генерала дона Лусио Мансильи, не имела еще никакого политического значения, она тогда не помышляла ни о федералистах, ни об унитариях, а думала только об удовольствиях и увеселениях всякого рода. Лишь впоследствии ей пришлось играть известную роль, во время правления ее отца, роль, которую сама она не раз считала тягостной.

Донья Августина торжественно обходила залы под руку со своим мужем, приветствуемая со всех сторон лестным шепотом и удивления ее неоспоримой красотой, как вдруг среди присутствующих пробежал глухой ропот восторга, — и толпа поспешно расступилась перед двумя дамами вошедшими рука об руку в танцевальный зал.

Это были донья Эрмоса и донья Аврора. Обе они одетые с царской роскошью и удивительным изяществом, поражали своей красотой.

Донья Августина вдруг упала с того пьедестала, на котором она царила до сих пор: чарующая красота доньи Эрмосы затмила ее красоту. Донья Августина не могла не преклониться перед этой красотой и против воли присоединилась к восторженному хору похвал, повсюду встречавших ее счастливую соперницу.

Обе дамы были тотчас же окружены толпой кавалеров, все наперебой добивались чести танцевать с ними. Но донья Эрмоса, не знавшая никого в этом обществе, старалась стушеваться. Инстинктивно ее влекло в тот уголок гостиной, где расположились дамы-унитарки, а донья Аврора танцевала с одним из близких друзей дона Мигеля.

Та дама, возле которой совершенно случайно села донья Эрмоса, была уже не молодая, но красивая женщина, похожая на маркизу времен блестящей эпохи Людовика XIV. Скоро между ними завязалось знакомство, к счастью доньи Эрмосы, не знавшей здесь решительно никого, пожилая дама знала всех и каждого и как только убедилась, что донья Эрмоса не федералистка, она принялась без удержу зло острить и в том же духе сообщать подробные биографии всех тех высокопоставленных лиц, которые как бы нарочно проходили мимо них.

Дон Педро Ксимено, командир порта, генерал Мансилья, дон Лоренсо Торрес, дон Бальдомеро Гарсиа, дон Мануэль Ларрасабаль, Николас Мариньо, и другие, всем им досталось от строптивой сеньоры, соседки доньи Эрмосы, но особенно невзлюбила она дона Николаса Мариньо.

Человек этот со свирепым, злобным лицом, худощавый, косой, со взглядом хищника, стоял, прислонившись к стене, в нескольких шагах от дам и до неприличия упорным взглядом уставился прямо в лицо доньи Эрмосы, заставляя краснеть молодую женщину, что чрезвычайно забавляло ее соседку.

— Вы не знакомы с сеньором Мариньо? — спросила она.

— Нет, я вижу его впервые.