Массандрагора. Зов Крысиного короля

Он вышел к лесу и развернулся лицом к реке, обводя взглядом окрестности. Только чудища у воды да несколько пичуг в вышине, и это все. Пляж был явно не тем, который он видел тогда, вместе со всеми, на пути к «Макдональдсу». Там косогора точно не было, как и такого густого леса. Что же произошло буквально несколько часов назад, не более? Сейчас же у него нормальное состояние? Нормальное. Даже прекрасное – и никакого похмельного синдрома, если не считать небольших провалов в памяти. Но это для него в последнее время дело в общем-то обычное. Пашка уселся на землю и обхватил голову руками. Вспоминай, вспоминай уже!..

Вот вояка тащит его по дороге, ворчит, ругается и учит жизни. Да, было такое. Они заходят в лес и появляются здесь, на пляже. Выбирают место, сержант приказывает подготовить костер. Пашка затем хитрым образом поджигает его зажигалкой вместо идиотского способа трением, пока Сармат уходит за шестом для копья. Да-да, копья! Ведь потом была охота…

С этого момента воспоминания становились довольно обрывочными. Как это все происходило? Первая встреча с вошью, которую он только робко ткнул копьем, а затем… А затем… только отдельные кадры. Но это в любом случае не было охотой. Это была бойня! Ему казалось, будто все твари, бывшие тогда на пляже, разом кинулись на него. С дикими криками он крошил их панцири, вспарывал животы и разбрасывал вокруг их поганые внутренности, отрывал ноги и выкалывал глаза. Он пил их кровь. Он зубами отгрызал им клешни, с корнем вырывал хвосты. Он торжествовал и был абсолютно счастлив.

Этих монстров приползло туда много, и не только безобидные мокрицы и забавные вошки – в основном он сражался с воинственными трилобитами, а это оказалось делом непростым – один из них и порезал ему руку своей клешней. Несомненно, все могло закончиться гораздо хуже, но Пашка был тогда просто Богом Войны, машиной убийства, беспощадным берсерком! А вот сержант не принимал в этом никакого участия. Он только носился где-то позади и давал указания, которые Пашка все равно не слушал. Потому что это был его бой. Личный. И нечего поэтому вмешиваться!..

Сидя на косогоре, Пашка качал головой. Да уж! Вот что такое – таблетки Гельмута! Реальная наркота. Память только хуже от нее становится. И где же обещанный лечебный эффект?! Экспериментаторы, блин!..

Ведь все это происходило на самом деле. Это не было сном! Но как же Сармат? Кто управлял Пашкой? Кто увещевал его по дороге сюда, кто заставил разжечь костер и надоумил изготовить копье? Призрак? Выдуманный в наркотическом угаре персонаж? Или его подсознание, отягощенное многочисленными психологическими комплексами? Был ли с ним реальный сержант?

Как закончился бой и сколько он вообще длился, Пашка припомнить не мог. Может, оставшиеся твари сами разбежались, а может, он их тут всех и уделал, хотя последнее звучало слишком уж фантастично. Потом Пашка искупался в реке, тщательно смыв с себя кровь и нечистоты монстров, а сержант смазал ему рану каким-то зеленоватым кремом – этот факт он точно помнил. Осмотрев же рану сейчас, Пашка констатировал, что понять, специальный это крем или содержимое кишок членистоногой вши, было не так уж и просто. Немного поразмышляв, он стер с себя остатки этой подозрительной субстанции. Уж лучше ничего, чем… неизвестно что.

Итак, что же случилось далее? Пашка продолжил сбор осколков памяти в мозаику событий. А дальше Сармат приказал ему таскать убитых животных к костру и запекать их, с дымком да в собственном соку, что и было незамедлительно исполнено. Потом – пир с шумным поглощением жирных кусков сочного мяса, ритуальным выпиванием сырой крови поверженных трилобитов, древними, но вечно актуальными ратными песнями и искренним братанием с боевым товарищем. Хотя если Сармата не было, то с кем же тогда он, Пашка, братался?

«Я почти доволен тобой! – восклицал тогда сержант. – Еще немного – и из тебя получится хороший солдат! Работаешь, правда, грязновато, вон сколько деликатесов по округе раскидал, но это дело техники, а значит, наживное. Слушайся меня всегда, и великим воином станешь…»

Пашка понимающе кивал, жарил членистоногую вкуснятину и изо всех сил горланил разухабистые песни, какие только могли прийти ему на ум.

«Ешь, – убеждал сержант, – больше ешь! Так скорее твой дурман пройдет. А то окочуришься еще тут, маленький обдолбыш…»

И Пашка ел, вгрызаясь в горячую, терпкую плоть запеченных трилобитов и мокриц, давился, чавкал и крякал от удовольствия, под конец так себе набив живот, что вскоре не мог даже пошевелиться, а не то что петь.

И что же было дальше? Дальше в памяти Пашки – снова вязкая каша: что конкретно тогда происходило и в какой последовательности, казалось ему пока вопросом неразрешимым. Оставался последний эпизод, странный и пугающий: Сармат стоит перед Пашкой и колышется, изгибается, переливается волнами, словно флаг на ветру. Его практически не узнать. Он стал совершенно плоским, двумерным, поистине ненастоящим… Зрелище было удивительным и отталкивающим одновременно.