Массена

— Скажите-ка, как вы относитесь к войне? — начал он.

— Как? Меня самого мучит этот вопрос, — признался Джек, — я ничего не понимаю. Мне казалось с самого начала, что это какая-то дурацкая война. С чего? С какой стати? Ничего не поймешь! Кто-то кого-то подстрелил, и вдруг все страны в Европе полезли друг на друга. Но тут что-то не так. Не может быть, чтобы все это делалось ни с того, ни с сего, из-за какого-то гимназиста Принципа. Я ужасно хочу, чтобы мне растолковали все это…

— А вы слыхали что-нибудь о пацифистах?

Джек расцвел от удовольствия.

— Как же! Еще бы! Я из-за них даже чуть не пострадал. Мне здорово попало по затылку!

— Каким образом?

— Во время манифестации меня хватили чем-то по затылку так, что я совсем одурел! Я, знаете, в этот день только что выписался из больницы. Надо вам сказать, что моя история с «Глорианой» закончилась очень печально: после всех моих удач я вернулся из Пенсильвании в Нью-Йорк и хотел жениться на одной девушке… (Лицо Джека затуманилось.) Но она погибла… Ее убили. И меня едва не убило обвалом в том доме, где она жила… Меня так хватило камнем или обвалившейся балкой, что меня замертво отправили в больницу. А от моей «Глорианы» остались одни обломки. Я пролежал в больнице очень долго. А едва только вышел из нее, как в тот же день нарвался на военную манифестацию.

— А вы представляете себе, для чего они се устроили?

— Да, до некоторой степени представляю. Я слышал уличную речь одного пацифиста. Мне она очень понравилась.

Гольт медленно зажег и закурил свою трубку и начал:

— Вы совершенно правы, Джек: эта ужасная война (а она будет еще ужасней!) началась вовсе не из-за того только, что один безумец подстрелил австрийского эрцгерцога. Причины имеются еще и другие, и бесконечно более глубокие. И разобраться в них сейчас, пожалуй, еще и невозможно! И невозможно парализовать их, чтобы прекратить войну…

Джек слушал с величайшим вниманием.

— Пацифисты хотят мира. Они стремятся к прекращению всех этих кровавых безумств. Но как это сделать? Причины, о которых я только что говорил, неустранимы. Сами народы уже не могут теперь устранить их. А о королях и говорить нечего: они такие же пешки, как и солдаты, которых гонят на бойню. Остается одно: клин вышибать клином, бороться с войной войной же…

— Не давать Европе ни тонны пороха… взрывать заводы… топить корабли… — подсказывал Джек. Он с чрезвычайной ясностью вспомнил человека на фонаре и его отчаянную речь под свист и вой толпы.

— Да, да!.. Это, конечно, жестоко… но иначе нельзя! Надо задушить железной хваткой это безумное стремление к уничтожению тысяч людей и культурных богатств.

— Конечно! — согласился Джек.

— Теперь я вам вот что скажу, Джек! — продолжал Гольт, понижая голос. — Я тоже пацифист и все присутствующие здесь, в кабачке дяди Станислава, пацифисты. И «Аранджи» не только название его таверны, но и наш условный лозунг.

Джек был поражен. По его спине забегали мурашки. Этого поворота дела он никак не ожидал! Он находился в самом центре пацифистов. Здесь, вероятно, везде валяются бомбы, быть может, даже под его стулом.

Но его мгновенно поразила и рассмешила другая мысль: а разве у себя на заводе он не имеет дело с бомбами?! Очевидно, судьбе было угодно посадить Джека на вулкан. Ну, что ж? Это даже довольно занятно! Во всяком случае, пацифисты очень интересные люди.

И через мгновение Джека уже озарила ослепительная гордость при мысли, что он попал к пацифистам. И так как он был парень неглупый и сметливый, то он сейчас же сообразил, зачем Гольт заманил его сюда.

И, словно в подтверждение его мысли, Гольт продолжал:

— Мне кажется, Джек, что вы наш по духу! Не хотите ли стать нашим и на деле? Мы вам дали бы интересную работу. Вполне по вашему вкусу и способностям.

Джек усмехнулся.

— Что ж? Я не прочь!

— Ну, так, значит, по рукам! Выпейте еще пива! За ваше вступление в «Аранджи»!

Франк Гольт перед уходом из таверны представил Джека остальным присутствовавшим здесь аранджистам. Джек проделал эту церемонию довольно рассеянно и не обратил внимания на некоторые громкие имена, которые произносил при этом Гольт. Последний был очень почтителен с двумя толстыми и шикарно одетыми немцами и, по-видимому, находился у них под началом. Одному из них он конфиденциально кивнул на Джека:

— Der Junge ist sehr tüchtig[3].

Джек понимал по-немецки, и эта рекомендация весьма польстила ему. Но настоящего смысла ее он не понял…

Прощаясь с Джеком, Гольт сказал:

— Вы славный малый, Джек, но только не врите так много! В нашей среде требуется абсолютная правдивость!

— Я вру? — изумился и немного обиделся Джек. — Да когда же?

— Ну, я, может быть, слишком резко выразился. Иначе скажем: не сочиняйте так много!.. Вроде вашей «Глорианы»…

— «Глориана» — вовсе не выдумка!

— Но, но, но!

— Честное же слово! Хотите, я вам покажу ее обломки? Ведь вы механик? Вы поймете, что это такое!

— Ну, ладно! — согласился Гольт. — Покажите мне ее при случае. Вообще, заходите как-нибудь ко мне. Мой адрес вы знаете. Я живу на самом заводе, в третьем корпусе. Приходите завтра! Нам еще надо о многом поговорить.