Мастейн. Автобиография в стиле хэви-метал (ЛП)

Все, что касается моих успехов, так это результат некой высшей силы. Теперь, когда я это понимаю, это похоже на то, что, я, наконец, вписываюсь в эту картину, без какой-либо необходимости прорубать края в обрамляющей ее рамке.

Глава 17: Мегадэт: возрождение

“Мы вернемся!”

Шон Дровер, Джеймс МакДонаф, я и Глен желают доброй ночи зрителям

Когда я вышел из Ла Хасиенда, я был убежден, что Мегадэт пришел конец. У меня не было ни сил, ни желания возрождать группу в какой-то новом виде или форме. В ней были, опять же, лишь я и Эллефсон. И честно говоря, мое внимание касалось других вещей: здоровья, семьи, духовности. Я понятия не имел, смогу ли я когда-нибудь играть на гитаре на том уровне, который бы представлял жизнеспособный вариант. Безусловно, мне было лучше, мое здоровье укреплялось с каждым днем с помощью упражнений и физиотерапии. Но играть те блистательные соло, что стали фирменным знаком Мегадэт?

Танец по грифу, сделавший меня знаменитым? Чувак, до этого было еще очень далеко.

Вместо того, чтобы отложить все и всех, пока я не пойму, чем хочу заниматься в свою оставшуюся жизнь, я позвонил Дэвиду и предложил собраться вместе. Мы встретились в Старбакс, штат Феникс. В разговоре витал дух конца, но он был совершенно дружественным. Дэвид был мне как младший брат, и даже хотя наши пути несколько разошлись в последние годы, я хотел для него что-нибудь сделать.

“Я ухожу” - сказал я. “И хочу передать все тебе. Я хочу, чтобы ты стал исполнительным продюсером архивов. Я хочу, чтобы ты следил за недвижимостью”.

Не думаю, что Дэвид был удивлен моим решением покинуть группу. Конечно, казалось, что он искренне ценит мою откровенность. Я думаю, он чувствовал, что это щедрое предложение. Я также считаю, что он понял именно то, что я хотел сказать. Я не давал Дэвиду разрешение добавлять новых членов группы: не давал молчаливое одобрение на гастроли и запись под брендом Мегадэт. Этого не могло произойти без моего участия. Мегадэт была моей группой, и даже хотя я больше не хотел быть ее частью, я не собирался позволить ей превратиться в то, что я никогда бы себе не позволил, то, что я бы не смог контролировать. Я просто хотел, чтобы Джуниор мог чем-то заниматься на ежедневной основе, тем, что принесет стабильный доход и другие возможности.

“Спасибо, чувак” – сказал он. “Я люблю тебя”.

“Я тоже тебя люблю”.

Мы пропустили еще по чашечке кофе и немного поговорили о старых временах.

Затем встали из—за стола, обнялись и разошлись. Я полагал, что пройдут недели, месяца, прежде чем наши пути снова пересекутся.

Но я ошибался.

Пять часов спустя я столкнулся с Дэвидом на общественной стоянке, находясь там со своим сыном, Джастисом, которому тогда было только семь лет. Я был совершенно потрясен этой встречей, и понятия не имел, что именно вызвало гнев Дэвида. Несмотря на это, его поведение было дико неуместным.

“Если ты собираешься начать собственную карьеру, тогда и я начну свою!” – кричал он, бросаясь парой нецензурных бомб и другими эпитетами в дополнение ко всему.

Поначалу я пытался урезонить его. Джастис был напуган и чувствовал себя неловко из-за напряженности встречи, и я хотел больше чем чего-либо просто разрядить обстановку и забрать его оттуда. Затем я посмотрел на Эллефсона.

“Вот и все” – спокойно сказал я, изо всех сил стараясь не следовать искушению ударить его. “Все кончено”.

Я сел в машину, повернул ключ зажигания, развернулся и уехал, оставив его в зеркале заднего вида.

9 апреля 2003 г. я играл на гитаре впервые за семнадцать месяцев. Поводом стало благотворительное шоу в местечке под названием Хайдвей Ниты в Фениксе, чтоб собрать деньги для семьи бывшего роуди Мегадэт по имени Джон Каллео. Джон также был моим личным помощником во время турне 'Youthanasia', но мы потеряли связь на многие годы.

Он был приятным и веселым парнем, который никогда не отказывался от рок-н-ролльного образа жизни; однако болезнь сердца и почек в конечном счете привели к его смерти и скорее это был вопрос продолжительного онанизма, чем каких-нибудь врожденных аномалий. Тем не менее, было трудно не любить Джона, и было невозможно не сочувствовать его жене и восьмилетней дочке, которых он оставил.

У меня был медленный и стабильный прогресс с рукой, который, как оказалось, укрепил мои связки, которым был нанесен вред годами свирепой игры на гитаре. Но теперь я чувствовал себя намного лучше. В вынужденном отпуске, каким он казался, была одна хорошая вещь, сделавшая меня более здоровым, чем я был на протяжении многих лет. Когда я был приглашен на благотворительное выступление в память о Джоне, я без колебаний принял это предложение.