Когда в тот вечер я вернулся в квартиру, мои вещи были свалены в коридоре за дверью. Практически, все, что у меня было — записи, стерео, одежда, даже небольшая жестяная банка из-под печенья, содержащая четверть фунта травки, была выброшена из квартиры. Единственное, чего не хватало, как ни странно, это моего домашнего скорпиона (подарок одного из моих клиентов). За исключением того, что мне больше негде было жить, меня особо не беспокоил разрыв отношений с Шэрон, и я, само собой, не виню ее за то, что она выгнала мня; я тоже не очень хорошо с ней обращался. Но я был зол, что она оставила это все в коридоре, откуда это можно было украсть, и хотел вернуть обратно своего скорпиона.
Некоторое время я стучал в ее дверь; никто не ответил, тогда я убедил ее соседа впустить меня, а затем вновь попробовал получить доступ к квартире Шэрон извне, перемещаясь от балкона к балкону на уровне третьего этажа. В конце концов я добрался до ее квартиры, и то, что я увидел, напугало меня до смерти. В комнате находилась полураздетая Шэрон с двухсотпятидесятифутовой седоволосой женщиной, которую я никогда раньше не видел, похожей на мужчину.
“Чего тебе надо?” — заворчала женщина.
“Ээээ…я хочу вернуть своего скорпиона”.
Затем Шэрон подошла к окну и начала кричать на меня.
“Да? Ну, мне охуенно жаль. Ты не получишь обратно своего скорпиона”. Она сделала небольшую паузу и улыбнулась. “И кстати, когда увидишь гитариста из своей группы, скажи ему спасибо за то, что укусил мою киску”.
Я ничего на это не ответил. Все, что я мог сделать, это стоять там с отвисшей челюстью, думая,
Первая пластинка Мегадэт называлась “Killing Is My Business…and Business Is Good!”От концепции до готового продукта она была настоящим приключением, в течение которого я узнал о музыкальном бизнесе больше, чем мог себе представить. И большинство из всего этого было не особенно обнадеживающим. О, подготовительный период был хорош — создание риффов на репетициях, самостоятельное написание песен, я научился верить в свои способности не только играть на гитаре, но и петь. Последнее было большим препятствием. Вплоть до того, как мы ступили на порог студии, я по-прежнему рассматривал возможность найма штатного вокалиста. До создания демозаписи у нас был парень, который нам нравился. Его звали Билли Бондс, но однажды вечером он явился на репетицию в макияже и подводкой для глаз, так закончилось его пребывание в группе. Мне было плевать, может ли этот парень петь как Роберт Плант — я бы ни за что не позволил поклоннику какой-то глэм-группы стать лицом Мегадэт.
“Хер с ним” — сказал Эллефсон. “А почему бы тебе просто не попробовать спеть?”
Потребовалось время, чтобы научиться правильной технике пения. Я не знал ни как правильно дышать, ни как вести себя, чтобы не сорвать голосовые связки.
Постепенно, я развил свой уникальный вокальный стиль. Само собой, не все являются его поклонниками. Но в его оригинальности нет никаких сомнений. Когда ты слышишь песню Мегадэт, ты сразу узнаешь ее. Мой стиль пения ничуть не менее узнаваем, чем вокал Джеймса Хэтфилда или Эксла Роуза. Отбрасывая безопасность относительной анонимности гитариста, которая была объективно сложной. Говорите, что хотите о солистах: они высокомерны, эгоистичны, незрелы, раздражительны, гиперчувствительны. Кроме того у них огромные яйца. Без этого атрибута вы не можете подняться на сцену и начать петь. Просто невозможно.
Получив контракт на подпись от Комбат Рекордс и найдя юридический язык практически неразборчивым (с этого момента я стал гораздо более здравомыслящим в подобного рода вещах), мне потребовался адвокат. Джей Джоунс предложил адвоката, с которым он в прошлом занимался какими-то делами, и мы подумали, ладно, если Джей говорит, что он хорош, вероятно, он действительно хорош. Как оказалось, это решение не сыграло в мою пользу. Помню, как смотрел на контракт, удивляясь, почему он казался настолько неравным — все в нем было в пользу звукозаписывающей компании. Я заметил стимулы для адвоката, но был не особо разборчив, чтобы поставить эти пункты под мы все хотели тогда.
К тому времени мы были конкретными наркоманами. Не раз мы с Дэвидом Эллефсон посещали адвоката, и я крепко засыпал в ту же минуту, когда он начинал говорить юридическим языком. Джуниор бодрствовал и пытался слушать, что ему говорят, но не знал, какого хера вообще делает адвокат, и я уверен, что он первым это признает. К тому времени, как чернила высохли на нашем контракте, мы завершили одну из самых жалких сделок в истории рок-н-ролла. Даже по скромным стандартам независимых лейблов, нас просто наебали.