Мастер

— Очень внимательно, ваше благородие, хотя, честно сказать, и не понимаю, какое это имеет ко мне отношение. Очень странно.

— А вы потерпите немного, — сказал Грубешов. — Все вам будет понятно и близко, как собственный нос.

Кое-кто из присутствующих, армейский генерал в том числе, весело фыркнули.

— Раз утром на той неделе, про какую вы сказали, — продолжала Марфа, метнув взгляд в еврея, — еще вторник был, в жизни своей не забуду, Женя проснулся, черные чулочки свои натянул, новые, я на именины ему подарила, и в школу пошел, как всегда он ходил, шесть часов было утра. Мне в тот день дотемна пришлось работать, потом еще забежать на базар, так что я поздно вернулась. Жени дома не было, и я прилегла отдохнуть немножко — у меня ноги болят очень, вены вздулись, как я его родила, — и к Софье Шишковской иду, это соседка моя, рядом их дом, Вася, сын ее, с Женей в одном классе, и спрашиваю, где мой ребенок. А Вася и говорит, что не знает, видел, говорит, Женю после уроков, а, мол, домой с Женей они поврозь пошли. «А куда же он подевался-то?» — спрашиваю. А он: «Я не знаю». Ну, думаю, небось к бабке пошел, и не волнуюсь совсем. А ночью я возьми и расхворайся. Три дня трясло меня, жар ужасный сильный, и еще три дня я в постели лежала, и такая слабость одолела, встаю только, вы уж меня извините, чтоб в нужник, значит, сходить или риску сварить, от поноса. А Жени уж неделя как не было, если точно, шесть или семь дней, и когда я собралась, оделась, насмелилась заявить в полицию, уж его в пещере нашли, мертвого, и сорок семь ран ножевых на теле. Соседи приходят, тихо так, лица печальные, сами как мертвецы, я аж обмерла, они еще рта не раскрыли — а как сказали, ох, что тут со мной сделалось, бьюсь, кричу: «Жизнь моя конченая, зачем мне теперь жить!»

Марфа прикрыла глаза рукой и покачнулась. Два пристава бросились к ней, но она схватилась за стул и выпрямилась. Они отпрянули.

— Прошу прощения, — мягко сказал Бибиков, — но как вы могли ждать шесть или семь дней, прежде чем заявить в полицию о том, что сын ваш пропал? Будь это мой сын, я заявил бы тотчас — в крайнем случае ночью, после того как он не пришел домой. Правда, вы были больны, но известны случаи, когда и больные при необходимости вставали с постели и действовали.

— Это смотря какая болезнь, вы уж меня извините, ваше благородие. Пусть ваш это сын или мой, но когда вся горишь, и трясет тебя, да еще блюешь, тогда и мысли у тебя путаются. Уж я ли не тревожилась из-за Женички, и до того страшные сны меня одолевали. Все боюсь, что попал он в беду ужасную, а сама думаю, это бред у меня, потому что жар такой страшный. Я болела, и Софья, соседка моя, и Вася ее болел. И никто даже в дверь не постучится, а бывает, за день сколько раз стучат. И Юрий Шишковский, муж Софьин, вечно он в дверь стучится, когда тебе нужно, словно как Дед Мороз. И не то чтобы дружба между нас какая особенная, враки все это. Да если бы кто пришел ко мне в дом за шесть или за семь дней этих, я бы уши ему надорвала плачем своим и криком, как я тревожилась за своего бедного мальчика, а вот надо же — хоть бы одна душа.

— Пусть она продолжает свой рассказ, — сказал Грубешов Бибикову. — Вопросы вы и потом можете задать, если это так уж необходимо.

Следователь кивнул своему коллеге.

— Это необходимо, могу вас уверить, Владислав Григорьевич, но как вам будет угодно, я и потом спрошу. О том же, что является или не является необходимым, например вся эта процедура во время расследования, мы, я думаю, должны позже переговорить, хотя бы ради принципа, если не по другим причинам.

— Завтра, — сказал Грубешов. — Завтра обо всем переговорим. Вернемся к сути дела, Марфа Владимировна, — сказал он. — Расскажите нам, что говорили вам про того еврея Женя и Вася Шишковский перед роковым происшествием.

Марфа слушала пикировку прокурора и следователя то со смущением, то с откровенной скукой. Когда говорил Бибиков, она нервно озиралась, но тотчас опускала взгляд, если замечала, что на нее смотрят.

— Вася мне опять говорил и Женя говорил сколько раз, что боялись они еврея этого на кирпичном заводе.

— Продолжайте же. Мы вас слушаем.

— Женя рассказывал, играют они как-то с Васей на кирпичном заводе и видят: два еврея — а дело к ночи уж было — прокрались во двор и по лестнице поднимаются, наверх, где этот вот жил.

Она глянула на мастера и сразу отвела глаза. Он стоял, свесив голову.

— Прошу прощения, что перебиваю, — сказал Бибиков прокурору, — но хотелось бы знать: по каким признакам мальчики распознали в этих двоих людях евреев?

Полковник Бодянский хмыкнул, Грубешов улыбнулся.

— А очень просто, ваше благородие, — заговорила Марфа, захлебываясь, — на них еврейская одежда была, и бороды длинные, всклоченные, не то что аккуратные такие, как вот, бывает, господа носят. А еще мальчики в окно подглядели да и увидели, как эти молятся. В черных хламидах и шляпах. Увидели, перепугались и скорее бежать. Я Васю у нас оставляю — какао, мол, попей, булочки белой покушай, — куда там, он так растревожился весь, домой и домой.