Мастер

Хотя у него сильно сдала память, он старался заучить наизусть кое-какие стихи из евангелий, из тех, что ему понравились. Так и мозги заняты, и тренируется память. Выучит — и про себя повторяет. Как-то он начал говорить стихи вслух. Житняк, сидя в коридоре на стуле, строгая ножичком прутик, услышал, как мастер произносит Заповеди Блаженства, дослушал все до конца, а потом велел ему заткнуться. Если Яков ночью не мог заснуть или он поспит немного, а потом его что-то разбудит, часть времени он читал у себя в камере, и Кожин громко дышал, прижав ухо к глазку. Как-то ночью стражник, в последнее время хмурый и озабоченный, прогудел из-за двери своим басом:

— Как так: еврей, христианского ребенка убил, а ходит по камере и Христовы слова повторяет?

— Я не притронулся к этому мальчику, — сказал мастер.

— А все говорят — убил. Говорят, ребе ваш тебя тайно послал, мол, иди и убей, и, мол, совесть не будет мучить. Слышал я, будто рабочий ты человек, Бок, а вот пошел и убил, и по вашему учению и греха в том нет, христианина убить. Кровь в мацу — так положено по религии вашей. Я про это сызмальства слышал.

— В Ветхом Завете нам не разрешается употреблять кровь в пищу. Это запрещено, — сказал Яков. — А вот это как? «…истинно, истинно говорю вам: если не будете есть крови Сына Человеческого и пить крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь имеет жизнь вечную; и Я воскрешу его в последний день. Ибо плоть Моя истинно есть пища, и кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь пребывает во Мне и Я в нем».[23]

— Эка куда загнул, — сказал Кожин. — Тут про хлеб и вино речь идет, а не про какую там плоть-кровь. Да! И ты-то откуда слова эти знаешь, вот что сейчас говорил? Дьявол если еврея Писанию учит, оба все переиначат.

— Кровь есть кровь. Я все сказал так, как написано.

— Почем ты знаешь?

— Я прочитал это в Евангелии от Иоанна.

— Зачем еврею Евангелие читать?

— Я его читал для того, чтобы узнать, что такое христианин.

— Христианин — человек, тот, который Христа любит.

— Но как можно любить Христа и держать невинного человека в застенке?

— Не бывает христоубивец невинный, — сказал Кожин и прикрыл глазок.

Но на другую ночь, когда дождь ровно гремел во дворе и капало с потолка, стражник вошел к Якову послушать, что он еще запомнил.

— Я в церкви сколько лет уже не был, — сказал Кожин, — не очень чтобы попов люблю и ладана запах, а слова Христа вот люблю послушать.

— «Кто из вас обличит Меня в неправде? — сказал Яков. — Если Я говорю истину, почему вы не верите Мне?»[24]

— Это он так сказал?

— Да.

— Давай еще что-нибудь.

— «Доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота не прейдет из закона, пока не исполнится все».[25]

— Вот ты говоришь слова, а выходит все будто как по-другому, я не так помню.

— Слова те же самые.

— Давай еще.

— «Не судите, да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какой мерою мерите, такой и вам будут мерить».[26]

— Ладно, хватит, — сказал Кожин. — Хватит с меня. Но на другую ночь он принес свечной огарок и спички.

— Слышь, Бок, я же знаю, у тебя Евангелие в камере схоронено. Откудова взял?

Яков ответил, что кто-то, видно, сунул книжку ему в карман, когда он ходил за едой на кухню.

— Ну, может, и так, а может, и нет, — сказал Кожин. — Но коли уж есть у тебя книжка эта, ты и мне чего-нибудь почитай. Соскучишься тут, смерть, один-одинешенек, ночь за ночью-то. Как-никак, я человек семейный.

Яков засветил огарок и через глазок стал читать Кожину. Он читал о суде над Христом и о муках Христа, и желтое свечное пламя клонилось и фыркало в сырой камере. Когда Яков дошел до того места, где солдаты надевают терновый венец на голову Христа, Кожин громко вздохнул под дверью.

И тут мастер зашептал возбужденным шепотом:

— Послушайте, Кожин, я могу вас попросить об одном маленьком одолжении? Это не такая уж важная просьба. Мне бы, знаете, листик бумаги и карандаш, я бы черкнул пару слов одному своему знакомому. Так могу я вас попросить?

— Пошел ты на х…, Бок, — сказал Кожин. — Знаю я ваши еврейские штучки.

Взял у Якова свечу, задул, и больше он не приходил слушать Евангелие.

2

Бывало, ветерок, пройдя сквозь цветы и листья, заносил в разбитое окно запах весны, и тогда сердце у Якова болело невыносимо.

Как-то вечером, в мае, а может быть, это в июне, когда уже больше года мастер провел в тюрьме, в темной камере появился священник, в серой рясе, черной скуфье, бледный молодой человек с черными, горящими глазами.

Яков, решив, что у него галлюцинация, вжался в стену.

— Кто вы? Откуда вы?

— Ваш стражник отпер мне дверь, — сказал священник, кланяясь и моргая. Он закашлялся, да так, что не сразу смог передохнуть.