Мастер

Не сам страх самоубийства его удерживал, а то, что многим придется расплачиваться за его смерть. Для гоев – что один еврей, что все они вместе. Раз мастера обвиняют в убийстве одного из их детей – значит, все евреи виноваты. После распятия грех христоубийства лежит на всех евреях. «Кровь Его на нас и на детях наших». [33]

Как печальна их судьба в истории. После недолгого яркого солнца вы просыпаетесь в черном, кровавом мире. За ночь родился безумец, для которого еврейская кровь – вода. За ночь жизнь потеряла смысл. Невинные рождаются без невинности. Живое тело стоит меньше, чем труп. Человек – дерьмо. Евреи бегут, спасают свои жизни, но живая память терзает их вечной болью. И что же может со всем этим поделать Яков Бок? Одно он может – хоть еще больше не портить им жизнь. Сам он – какой он еврей? Но настолько он еврей, чтобы их защитить. В конце концов, он же знает этих людей, верит в их право быть евреями и жить на свете как люди. Он против тех, кто против них. Сколько он может, он будет их защищать. Таков его завет с самим собою. Раз Б-г не человек, значит, придется быть Якову человеком. И стало быть, надо потерпеть до суда, и пусть они там докажут своим враньем его невиновность. И нет у него другого будущего, только терпеть и ждать.

Какая мерзость, какая несусветица – все общество ополчилось против Якова Бока, бедного человека с жалкими зачатками образования, уж никак не виновного в том, что они приписывают ему. Странная вещь, он, простой мастер, никого никогда пальцем не тронул, и что он им сделал? – ну прожил несколько месяцев в запрещенном околотке, – а они его объявляют врагом Российского государства, не кто-нибудь, а важные чины объявляют, сам царь, и только за то, что он родился евреем, а значит, он им заклятый враг, хоть, по совести сказать, кому он на свете враг? – только себе самому.

Где же смысл? Где справедливость? Вот Спиноза говорит: цель государства – защищать покой и безопасность своего гражданина, чтобы он спокойно делал свою дневную работу. Помочь ему прожить свои недолгие годы, укреплять его против обстоятельств, болезней, страха перед миром. Ну так по крайней мере хоть не надо еще больше портить ему жизнь. Но нет, Русское государство отказывает Якову Боку в самой простой справедливости, и чтобы показать свой страх и презрение к роду человеческому, как зверя, приковало его цепями к стене.

– Сволочи! – кричит он.

Он колотится цепями об стену, напрягая на шее жилы. Он рвется, он сам не свой, временами брезжит ему надежда, но это воображение одно; кажется, что вот она, близко, – свобода, она настанет, и надо только поглубже вздохнуть, что-то правильное подумать. Или рухнет стена, или восход прожжет ее так, что в отверстие можно будет протиснуться. Или он наконец-то вспомнит, где запрятал ту книгу, в которой объяснено, как можно спокойно пройти в дверь, запертую на двенадцать засовов.

– Я буду жить! – он кричит в камере. – Я дождусь, я пойду на суд!

Бережинский приоткрывает глазок, вставляет туда пистолет и целится мастеру в пах.

Яков сидит в глубокой яме. Ангельский голос – или это мнится ему? – окликает его по имени, или нет, он не расслышал; он почти совсем оглох на правое ухо, после того как по этому уху его огрел Бережинский. Он не отвечает. Волосы у него длинные и свалялись. Ногти растут, пока не сломаются. У него понос, он пачкается, от него воняет.

Бережинский окатывает его холодной водой из ведра.

– Ясно, почему жид свинины не жрет. Боров тебе кровный брат, тоже всегда в говне.

Он сидит на траве под пушистой березой. Цветами усыпано поле. Он говорит сам с собой, произносит слова, чтобы их все не перезабыть. Кое-что вспомнит – и даже сам удивляется. Что это – память, или это мысли, или надежды? Его окутал желтый густой туман. Иногда сквозь туман вдруг прорежется колкий луч. И мелеют, пересыхают воспоминания. Давние происшествия, которые с таким трудом он выкапывал из памяти. Он ведь уже однажды сошел с ума. Вдруг опять потеряешь рассудок? Тогда – конец. И будешь, уже не помня, не зная, почему и за что, томиться в этом застенке. В пропащей своей судьбе, в последнем своем незнании.

– Умри, – говорит Бережинский. – Умри ты, ради Христа.

Он умирает. Он умирает.

А Кожин рассказывает, что получил письмо: сын у него умер. Бросился в Ангару под Иркутском.

3

– Снимите шапку, – сказал смотритель, стоя у него в камере.

Он снял шапку, и смотритель протянул ему пачку бумаги.

– Вот ваше обвинение, Бок, но это отнюдь не означает, что в скором времени ожидается суд.