Мастер Альба

Потянулась томительная, бесконечная ночь. Бэнсон лежал в темноте, не закрывая глаз, искал призрачным взглядом далёкий таинственный город Адор. Наконец не выдержал, встал. Доковылял до “папиного” кабинета, где при свечах сидел за столом, заваленным деловыми бумагами, старый монах. Он поднял голову, приветливо улыбнулся. Бэнсон прошёл, сел в широкое низкое кресло. И попросил:

– Альба, расскажи мне, пожалуйста, как ты стал тем, кто ты есть. Ты ведь был маленьким? Тебя кто-то учил убивать? Почему даже такие могущественные люди, как Люпус, и Регент, и Филипп, – бывший палач, – безоглядно бегут от тебя, даже не пытаясь вступить в поединок. Ты – человек?

Альба отодвинул бумаги, кивнул. Всмотрелся в пространство перед собой и стал неторопливо рассказывать. Историю древнюю, долгую, страшную.

СГОВОР В ПОДВАЛЕ

Ровно в полночь в пригород въехал таинственный всадник. Имеется достаточно оснований для того, чтобы назвать его таинственным. Дело даже не в том, что одинокий наездник предпринял своё путешествие в весьма неурочное время – глубокой ночью, когда все добрые люди спят после дневных работ и вечернего отдыха и когда в лесах, на полях и дорогах могут встретиться только разбойник, не нашедший покоя мертвец или волк. Было во всаднике ещё кое-что по-настоящему странное. Некий секрет. И состоял секрет в том, что всадник был не один . На лошади, плотно прижавшись друг к другу, сидели два человека. Они накрылись длинным широким плащом, и так ловко, что любой взглянувший со стороны мог поклясться, что по залитой лунным светом дороге на сонной медлительной лошади едет один человек. Даже шляпа у них была одна – на том, кто сидел впереди. Второй же прятал голову у него за плечом.

Лошадь, медленно цокая, вошла в сонный пригород (всадник в шляпе бросил небрежно монету шатающемуся в полусне в своей будке караульному), повернула, повинуясь вздрогнувшей тонкой уздечке, в один из проулков. Потом повернула ещё раз. И вот, когда проезжали мимо одного из домов, тёмного, без малейшего блеска свечи в окнах, а потому совершенно неотличимого от соседних, таких же сонных и тёмных, человек под плащом, тот, что без шляпы, зашевелился, перебросил ногу и осторожно спрыгнул на землю. А лошадь, не сбив ноги, также мерно процокала дальше.

Всадник в плаще, вмиг “похудевший”, ехал, как будто ничего не случилось. Даже не повернул головы с нахлобученной на неё шляпой. Впрочем, шляпу он всё-таки приподнял – когда ему повстречался фонарщик. Вдоль главной улицы, рассекавшей город насквозь и уходившей дальше, в бескрайнее ночное пространство, через каждые семьдесят ярдов стояли невысокие фонарные столбы, на которых горели масляные светильники. От одного столба к другому, пристроив на плече узкую лёгкую лестницу, переходил фонарщик, который поправлял фитили, чистил стеклянные колпаки и подливал в горелки конопляное масло. Всадник поравнялся с ним и приподнял в знак приветствия шляпу. Фонарщик опустил к ногам деревянный цилиндр-колодочку с маслом, снял с плеча лестницу и поклонился. В полусонной его голове не появилось недоумения – кто это так безмятежно путешествует в столь неурочное время. В ней осталась лишь только приятная благодарность, что проезжающий господин поприветствовал его, незнакомого. Видно, хороший человек этот всадник.

А всадник так и уехал сквозь противоположный пригород в ночь, лишившись ещё одной медной монетки и не проявив себя больше ничем для нас интересным. А вот с тем, кого он незаметно оставил у тёмного дома, – дело другое.