Мастер дежавю

Я повесил трубку и записал названные матерью имена. Павел Гусев — папин друг и бывший однокурсник. Дима Заславский, Полина Немерова и Рома Лашкевич — молодые сотрудники отца и его соседи по комнате в институте. Замдиректора Ступин. Все физики и даже теоретики. В принципе, любой из них мог решить, что рабочие выкладки папе больше не понадобятся. Зачем же пропадать добру, если можно с толком им распорядиться? Я даже не слишком осуждал такую точку зрения. Во всяком случае, мстительного чувства по отношению к воришке не испытывал. Но у этого человека были основания не желать, чтобы к отцу вернулась память. Он не скажет правды о том, что происходило в тот четверг, и постарается запутать других. Его нужно разоблачить.

Вопрос: возможно ли это? Если вор не дурак, он должен выждать какое-то время. Убедиться, что память к отцу не возвращается. Да и работу нужно довести до конца. Вряд ли в компьютере была готовая статья. Написание статьи — последний этап работы; сначала результаты докладывают на семинаре, а воровать то, о чем папа уже докладывался, не имело смысла. Короче говоря, папины идеи и наработки, скорее всего, еще не опубликованы. А разоблачить вора, который не начал сбывать краденое, очень непросто.

Может быть, отложить разоблачение на потом? Но тогда как воссоздать события 17-го февраля? Воспоминания любого из этой пятерки могут оказаться ложными, ведь неизвестно, у кого из них рыльце в пушку.

С другой стороны, кто сказал, что воссоздавать нужно все события того дня? Может быть, нескольких минут, предшествовавших падению глыбы льда, будет достаточно. Мама говорила, что дело не стали возбуждать, потому что отец зашел за ограждение, несмотря на предупреждающее объявление. Значит, нашелся свидетель, который эту картину наблюдал. Только вот как его найти?

Тут меня осенило. Жена одного из моих одноклассников — следователь прокуратуры. Наверняка ей будет проще простого узнать имя свидетеля по своим каналам.

Я сделал пару телефонных звонков. Еще через полчаса Лена, жена Витьки Савченко, мне перезвонила.

— Свидетелей не было, — сообщила она деловито. — Рабочий, убиравший крышу, вниз не смотрел и ничего не слышал. Но институтские корпуса оборудованы камерами видеонаблюдения, и одна из них зафиксировала несчастный случай. Тебе повезло — запись сохранилась. Диктуй «мыло», я тебе ее сейчас перешлю.

Просматривая запись в первый раз, я был слишком взволнован, чтобы замечать детали. Во время второго просмотра у меня появилось смутное подозрение. На третий раз оно переросло в уверенность.

Папа не был жертвой несчастного случая. Кто-то покушался на его жизнь.

Вечер. Расчищенная дорожка, обрамленная сугробами, освещена фонарями. Перед дорожкой щит с крупной надписью: «ОСТОРОЖНО! ИДЕТ УБОРКА КРОВЛИ!», вдоль дорожки красно-белая лента ограждения. Вдали беззвучно падают снежно ледяные глыбы, взрывая осколками сугробы. Вот в поле зрения камеры попадает сутулая папина спина. Отец останавливается перед щитом, огибает его и идет по протоптанной справа от дорожки тропе. Пройдя около пятидесяти метров, останавливается, чтобы прикурить. Потом поднимает голову, смотрит куда-то влево и вверх и вдруг ныряет под ограждающую ленту. Делает четыре шага и падает, сбитый с ног бесформенной массой, обрушившейся ему на голову.

И все можно было бы списать на случайность — увидел человек что-то любопытное и подошел поближе, забыв об опасности — если бы не одно «но». Кучность и частота падения глыб — приблизительно раз в минуту — говорит, что крышу убирал один человек. А два последних куска льда упали с разницей секунд в десять, причем упали на расстоянии полутора десятка метров друг от друга.

Я просмотрел запись в четвертый раз, потом торопливо оделся и поехал в папин институт.

* * *

Сидя в офисном кресле в центре небольшой комнаты, служившей рабочим кабинетом отцу и трем его коллегам, я внимательно наблюдал за лицами молодых людей, столпившихся у монитора за одним из компьютерных столов. Несколько раньше, когда я сообщил о пропавших папиных файлах и письмах, на этих лицах отразились почти одинаковые чувства — удивление и недоумение. Потом, по мере того, как я рассказывал о других своих открытиях и выводах, реакция становилась более индивидуальной. Живое подвижное лицо записного остряка Заславского приобрело выражение нескрываемого скепсиса, лукавую скуластую мордашку Полины Немеровой исказило негодование, добродушная физиономия Ромы Лашкевича помрачнела. Теперь, когда они во второй раз просматривали запись, присланную мне Леной Савченко, маятник опять качнулся в сторону однообразия: на всех трех лицах сквозь тающее недоверие проступал ужас.

— Ради чего? — спросил потрясенный Лашкевич. — Вы в состоянии вообразить работу по физике твердого тела, ради которой стоило бы пойти на убийство? Совершить революцию в этой области так же невозможно, как в классической механике!

— Господи, неужели это может быть правдой? — Полина подняла на меня умоляющий взгляд. — Леонид Карлович — лучший из всех, кого я знаю. Неужели какая-то мразь собиралась его убить?