Мастер дороги

— В смысле?

— В прямом. Я даже сравнение придумал, вставлю в работу. Ну то есть как придумал… у деда прочел вообще-то. Каждый человек во время разговора становится зеркалом. Он — если может, конечно, — меняет свою речь: чуть подстраивается под того, с кем говорит. Ну, типа, с родителями — по-одному, с училкой — по-другому, с друзьями…

— Но это же… лицемерие, нет?

— А чего сразу «лицемерие»? — обиделся Курдин. И задумался. — Нет, — сказал, — тут другое, по-моему. Вот как если б я знал кучу языков и для удобства, чтоб ты меня понял, переходил на тот, который ты лучше знаешь.

Сашка покачал головой.

— А как тогда узнать, какой ты настоящий? Если с каждым разговариваешь по-своему, то когда же ты действительно говоришь… по-своему? Только с самим собой?

— С самими собой одни психи разговаривают, — заявил Курдин. — «Настоящий»… А вот посмотришь на других — и поймешь, какой ты сам. Ну-ка, — он приподнялся на локте, — дай мне наладонник, вон, на полке… спасибо.

— Ты чего?

— Сейчас… запишу, чтобы не забыть. В работу… — Он неопределенно взмахнул стилусом. — Мало ли, вдруг пригодится. — Дописав, Курдин отложил наладонник и снова захрустел печеньем, отхлебнул чаю. — Слушай, Турухтун, а с тобой интересно. Без обид, ага? Я в том смысле, что… ну, ты всегда вел себя так, как будто все вокруг… — Он замолчал, подыскивая нужное слово.

— Проехали, — быстро сказал Сашка. Ему почему-то расхотелось знать, каким видит его Курдин. Даже если «видел» — все равно.

— Вот, — кивнул тот. — Я ж о чем! Ты ведешь себя так, словно ты — настоящий, честный, правильный, а все вокруг… погулять вышли, что ли. Принц среди обычных людей.

Сашка встал и отряхнул штаны.

— Пойду. — Он не собирался, но вдруг добавил: — Ты, можно подумать, другой!

Курдин расхохотался.

— В точку! Убил! — Откинувшись на подушку, он разметал руки и скорчил рожу — видимо, предсмертную. — Ладно, — сказал, отсмеявшись, — один-один. Чай-то допей, если я один весь выхлебаю — мне потом до ночи хромать туда-сюда по коридору, а знаешь, как больно…

— Сильно он тебя?

— Фигня, до свадьбы заживет, — отмахнулся Курдин. — Ну так ты зачем приходил-то?

— Хотел поговорить с твоим дедушкой.

Курдин перестал улыбаться.

— Про своего деда, — объяснил Сашка. — Если, конечно, это реально. Он у меня последний в списке. Может… хоть он поможет чем-нибудь.

— Вон архивы, — Курдин кивнул на багровые тетради, — читай себе на здоровье. Про твоего там тоже есть… полно вообще-то. Это я раньше думал, что они друг друга терпеть не могли. Пока не прочитал. Там… все сложнее там, вот что.

— Я прочту. Но… мне бы порасспрашивать его. Хотя бы пару минут.

Курдин скривился. Вздохнул, почесал локоть.

— Мать меня убьет. Реально.

— Я…

— Ты в туалет не хочешь?

— Нет, я…

— Ага, хочешь. Слушай тогда: выйдешь из комнаты, направо по коридору, потом направо же свернешь, пройдешь мимо двери, такой… напротив афиши «Горного эха», ну, увидишь, ее легко найти… Да-а-а… так ты в нее не входи, не входи, слышишь — особенно если там кто-нибудь будет, ты сразу тогда иди дальше, повернешь налево — там туалет. Ага?

Сашка кивнул, пытаясь сообразить, кого же ему так напоминает Курдин.

— Ну так иди, чего встал.

Снаружи было пусто и темно. Как, подумал Сашка, в коридоре какого-нибудь средневекового храма. Он медленно пошел, глядя на стены. Афиши были самые разные, некоторые — в полстены, на всех — знакомая фамилия.

На многих — две знакомые фамилии.

Возле «Горного эха» Сашка остановился, как будто для того, чтобы рассмотреть получше. Напротив была дверь, вполне обычная, если не считать маленького цветастого половичка перед ней. Кто в собственной квартире перед одной из комнат кладет половичок?

За дверью было тихо, он толкнул ее, зачем-то вытер ноги и вошел.

Пахло тонкими дорогими духами. В полутьме он увидел чей-то невысокий силуэт, шарахнулся назад и, только упершись спиной в дверь, сообразил: это его собственное отражение. Зеркало висело над столиком, по бокам — круглые лампочки, как бутоны тропических цветов. На стенах — фотоснимки, картины; вдоль стен, в стеклянных витринах, — какие-то нелепые вещи: засохший букет, воротничок, тусклая ручка с обломанным пером, чашка с трещиной, щербатая расческа…

Перед зеркалом покачивался на светлом стебельке еще один бутон. Серебристый, с тонкими черными прожилками. Снизу подвявшим листком — ленточка с именем и датами.

Сашка шагнул навстречу шарику, перебирая в уме все накопившиеся вопросы.

Шарик заговорил первым. Это были вполне отчетливые, хоть и приглушенные, слова, и Сашка поначалу от неожиданности проглотил язык. Стоял ни жив, ни мертв, а громадный полосатый бутон все говорил, говорил, говорил…

— …несомненно! Хотелось еще раз поднять тему… по моему скромному мнению… я — профи, я знаю… зритель, конечно, не всегда готов… сознательное решение… отказались от буквального следования тексту… Иные поражения дороже успехов… Автор зачастую сам не понимает, что и зачем пишет, его рукой водит… Я — коммерческий режиссер, это правда, но никогда не шел на поводу у публики…