Мастер дымных колец

— Это Курдюк, — перепрыгнул Синекура, — его тоже убили. А теперь — я не знаю, что будет теперь. — Синекура задумался. — Надо бежать, но где Урса? Скажите быстрее. Что вам Урса? Свое вы взяли, что еще? Дальше ведь пустота, скучное время, она быстро вам надоест, я знаю, — уговаривал Синекура, но Петрович молчал. Тогда главврач принялся с другого конца: Сейчас у вас все решается. Я вам секрет открою. Он вас ждет! Да, Он. Достаточно у него попросить, при моем расположении, конечно, и приемник заработает. Товарища вашего, Илью, оживим, и — гуляй в чисто поле, на Землю, на Землю! А, Петрович? — Синекура заискивающе заглядывал в холодные глазки Варфоломеева. Не помогало. И тогда главврач принялся запугивать: Ну так знайте, пришел и ваш черед. Он ждет вас. Сейчас, через малый промежуток времени, решится ваша судьба. Но не в вашу пользу. Ха. О, это страшный человек, вершитель судеб, координатор и стратег, — Синекура внимательно следил за реакцией Петровича. — Ведь он это все и сотворил. На входе поставил фильтр, а на выходе музыка перестала играть. А вы, наверное, поражаетесь, с чего это такая распрекрасная демократия социализмом попахивать стала, с чего это народ обезумел и на гильотину косяком пошел. Наверное, думали: народ достоин, мол, своего начальства, мол, если так, значит здесь не идеальные существа, а господа ташкентцы, не правовое благоденствие, а сумрак законов. Вот и получается, как говорил Мирбах: вход есть, выход есть, а душа-то не поет!

— Ничего не понимаю, — признался землянин.

— Нешто не догадываетесь? Так ведь Урса вам писала про истоки приват-министра. Здесь, здесь он начинал. Потихонечку, полегонечку, чистые — налево, нечистые — направо, а те, кто серые — вперед!

— Что же, он отбирал?..

— Именно, что отбирал, все отбирал: у бедных бедноту отбирал, у богатых богатство, у дураков дурость, а у умников хорошие мысли. Отберет мысль и себе присвоит, а тому человеку этаж определит, нехай чистится в чистилище пока не посереет, а потом, глядишь, и в центрайцы зачислиться может. Потихоньку-полегоньку скопился контингент, тридцать семь с половиной процентов, вот тебе и музыка на выходе, вечное полнолуние с музыкальными номерами…

— Так вот почему…

— Именно, именно, — Синекура развеселился. — А знаете, почему он эксгумацию прекратил? О-о, — со вкусом пропел Синекура, — тут тонкая штучка. Знаете ли, боялся себя.

— Как это?

— Боялся. Боялся, что не дай бог второго такого, как он, оживят. Да, да, ни кары небесной, ни народного гнева — ничего не боялся, а только себя очень боялся, потому что такое в себе откопал — пропасть свободного падения, ущелье скорбных желаний, котлован. Открыл и ужаснулся, хватило все ж таки ума, сообразил, что не он один такой, что человек дрянь, извращенное состояние материи, болезненный нарост…

— Но как же он людей отбирал? — Петрович решил выяснить главный вопрос.

— А, — Синекура загадочно усмехнулся. — Сегодня ночью узнаете. — Он вдруг весь как-то обмяк и безвольно махнул рукой. — Слава богу, светло будет. Полнолуние.

33

Землянин сидел в приемной старшего администратора и сгорал от невыносимого желания курить. Напротив, за уютным столиком, какие бывают только у секретарей значительных лиц, расположилась худенькая медсестра с тонкими, как у промышленных роботов, руками. Сколько он видел таких приемных! Бог знает. Министерства, комитеты, комиссии. Ох, как он ненавидел этот монотонный, изматывающий душу процесс. И не процесс, а скорее обряд, обряд вхождения в высокие инстанции. Кто они, эти люди приемных, зачем они появились на свет, зачем Вселенная, народившая галактики, звезды и прочие небесные тела, в конце концов изобрела высокие инстанции? В насмешку? Над кем? Над тем, кто создал самое Вселенную и создает дальше? Я должен знать в конце концов. Я хочу это знать, я живу, чтобы узнать, именно зачем и кто. Уйти, умереть в полном невежестве — что может быть унизительнее, глупее? Потому что если я чего-то не знаю, значит, я раб. Уже по одному этому человеческое бытие — рабское бытие. Раб трус, он всегда в напряжении, он боится неизвестного, он готов часами просиживать в приемной, чтобы узнать — кто там, за толстой дубовой дверью, кто он, этот человек, управляющий моей судьбой, господин или тоже раб? Чертовски хочется курить. Попросить у медсестры? Попросить — и снова ждать нового прорыва в неведомое, чтобы взобраться еще на одну ступеньку. Сколько можно? Всему есть конец, я не хочу понемногу, я хочу сам все знать и сам управлять, я не хочу быть жильцом, я хочу быть архитектором, великим архитектором Вселенной.