Мастер Джорджи

Самая удивительная перемена произошла в Миртл — во внешности, я разумею. Тогда как мы с Джорджем за­метно потеряли в весе, от жары ли, от вынужденной ли диеты, она, напротив, скорее пополнела; округлились щеки, шея и руки налились. Всегда бледное, лицо под­румянилось на солнце, и, поскольку она ходила про­стоволосая, в волосах блестели выгоревшие прядки. Итог — прежде словно сквозившая в тумане, Миртл как бы вышла на свет божий. Едва ли Джордж замечал эту перемену, он слишком был занят другими материями, ну а я втайне радовался, что исчез со сцены бедный, одураченный Нотон. Если уж Миртл тогда свела его с ума, теперь, новая, искрящаяся, она бы довела несчаст­ного до истинного помешательства. После того как для умасливания турецких властей была собрана круг­ленькая сумма — причем свою скромную лепту внес я или, точнее, Джордж, — Нотона услали в Англию. Я провожал его в гавань, и, перед тем как взойти на борт, не в силах произнести ни слова, он, словно тону­щий, вцепился в мою руку. Я придал своим чертам приличное случаю выражение, хотя, должен признаться, меня все еще жег стыд.

В июне Джорджа призвали в Константинополь, в военную медицинскую коллегию. Его поставили в из­вестность, что отныне он приписан к расквартировы­ваемой в Варне второй дивизии в качестве помощника хирурга. Он меня просил не открывать Миртл причи­ну его назначения — три доктора, занимавшие это ме­сто до него, все, один за другим, пали жертвой холеры.

Я выразил тревогу, но он меня утешил, что опас­ность заразиться там не больше, чем везде. Уже не­сколько недель больные сотнями прибывали в Скута­ри. Болезнь приняла такой оборот, что смертники гниющими рядами валялись по коридорам лазарета. Столько смертей — и без единого выстрела!

Я не храбрец, и, должен признаться, мысль удрать в Константинополь и оттуда домой мне приходила в го­лову. Подозреваю, так бы я и сделал, если бы не Миртл. Ничто на свете не вынудило бы ее оставить Джорджа, ну, а когда всего лишь женщина выказывает такую твердость, кто ж себе позволит поддаться малодушию?

Через неделю, в сумерки, мы проплывали мимо ска­зочно затейливых дворцов пашей; мимо гробницы Барбароссы, покорителя Алжира; вдоль вечереющих садов и кипарисов мы килем пробивали кипящую блед­ную дорогу по фосфорным грядам Босфора. За нами следом неслись крошечные, не более зарянки, птицы; никто и никогда не видывал, чтобы они сели, всегда в полете. Турки, как мне приходилось слышать, считали, что это души женщин, которых утопил султан.

Дорога заняла у нас два дня; на второе утро за завт­раком молоденький драгунский офицер, говоря о том, как он жалеет, что забыл дома теннисную ракетку, вдруг упал на тарелку лицом. Джордж приподнял дра­гуна — накануне вечером жаловавшегося, оказывается, на желудочные боли — и объявил, что тот умер. Так и остался он сидеть, с открытым ртом. Мы тоже сидели, будто боялись его потревожить. Когда наконец маль­чишку уносили, Миртл встала и осторожно сняла с его волос хлебные крошки.

Сказать, что мы высадились в Варне, было бы преувеличеньем; мы скорее плюхнулись в воду, ибо пирс решительно сгнил. Хлюпая по грязи, мы выбрались на сушу. Одна лошадь сломала переднюю голяшку, при­шлось пристрелить ее на месте. Труп подхватило вол­ной, и он тихо поплыл под балдахином мух по Черно­му морю.

В городе из-за значительного перенаселения цари­ла дикая неразбериха. Войска, лошади, обозные теле­ги, теснясь из порта, делали почти непроходимыми узенькие улочки. Крысы нагло, не таясь, рылись в отхо­дах возле пищевых лавок. Даже Миртл замечала грязь и кавардак Мои мечты о том, чтоб снять уютный домик, увитый виноградного лозой, рассеялись как дым. Поч­ти все доступное жилье мало того что ютило несчет­ных представителей многообразного мира насеко­мых, вдобавок уже гостеприимно укрывало паразитов иного рода, а именно винных торговцев и лошадиных барышников, острым смрадом войны выманенных из всех щелей Леванта.

Джордж отбыл доложиться в главный госпиталь, а мы с Миртл отправились на несколько миль западней от города, где был разбит военный лагерь, и палатки по обе стороны дороги взбирались вверх, к нагорью над озером, образованным рекой Девней. Ниже по те­чению натекал еще пруд, окруженный болотистой ме­стностью, днем довольно живописной, по ночам же окутываемой ядовитым туманом. С невнятных слов со­провождавшего нас болвана грека я заключил, что ря­дом кладбище, где позарыты шесть тысяч русских, пав­ших от чумы в двадцать девятом году. Приобретя по баснословным ценам палатки и кастрюли, мы прист­роились неподалеку от пруда. Что до питьевой воды — рядом били прелестные ключи.

Мне хватило нескольких часов, чтобы понять, в ка­кую мы влипли передрягу; едва настала ночь, процес­сия бедолаг, волочащих на закорках своих собратий, провлеклась мимо нашего костра и растаяла во тьме. Кто-то говорил, будто они идут к реке помыться и страдают покуда всего-навсего поносом, но уже по­ползли слухи, что во французском лагере, разбитом на сравнительно благополучном месте, от нас к северо-востоку, вспыхнула холера.