Мастер Джорджи

Я просидела час или больше, смотрела, как туда-сюда снуют люди, как дымки пароходов протыкают низкие тучи, и вдруг я стала свидетельницей христи­анского поступка. Возле нижней ступеньки с ребе­ночком на руках и плетеной корзиной у ног стоит женщина, и к ней подходит другая, дама, она получ­ше одета и подбирает юбки, чтобы не замочить. В корзине живая утка, шея привязана к ручке, бечевкой завязан клюв. Женщина откинула шаль, видно, пока­зать прикорнувшего у груди малыша. И тут какой-то мальчишка подкрадывается из толпы, хвать корзи­ну — и был таков. Женщина ничего не замечает, вор­кует себе над ребеночком. Так проходит несколько секунд, и тут другой мальчик подходит и кладет к ее ногам ту самую корзину. И ни слова не говорит. Рас­прямляется и видит, что я на него уставилась. Года на три старше меня, темный, не то от грязи, не то от природы, и на верхней губе какая-то пакость, по-моему, это эпителиома. Я замечала такие вещи, мастер Джорджи давал мне свои медицинские книжки чи­тать, хотя я их еще не совсем хорошо понимала.

Тут из гостиницы вышел Уильям Риммер. Я дож­далась, пока появится мастер Джорджи, а потом ду­нула вниз по ступенькам и спряталась за дверь мага­зина. Мастера Джорджи раздражало, когда я пута­юсь под ногами. Слов я разобрать не могла, но Уильям Риммер сперва убежал на несколько шагов вперед, потом вернулся, все время он дергался, и я поняла, что они не то что беседуют, а скорей ссо­рятся. Обычно они рассуждали про трупы, про кро­веносные сосуды, я и подумала сперва, что это у них противоречия на медицинской почве. Но у мастера Джорджи вид был почему-то как у побитой соба­ки — совсем на него не похоже, — и вдруг я почуяла беду. Рассудила, что они увлеклись, ничего вокруг не замечают, подкралась поближе и спряталась за ро­зами. Еще лило, и со шляпы мастера Джорджи стека­ла вода.

Уильям Риммер говорит:

— Я не желаю слушать твоих оправданий.

Мастер Джорджи говорит:

— Но мне не в чем оправдываться.

Говорит спокойно, он всегда так говорил. Он счи­тал, что, если хочешь, чтобы к твоему суждению при­слушивались, всегда надо его высказывать холодно и бесстрастно.

— Ты не можешь отрицать, что был не на высо­те, — сказал Уильям Риммер. — Черт возьми, Джордж, ты же знаешь мои чувства.

— Не постигаю, в чем моя вина, учитывая обстоя­тельства дела. Ты сам слышал, что сказала миссис Прескотт... Что тут прикажешь?.. Отказаться в твою пользу?

— Будь я на твоем месте, я так бы и сделал...

— Вот как? Рискуя прослыть невежей?

— Так друзья не поступают, — крикнул Уильям Риммер и снова шагнул вперед, но на сей раз он не вернулся, он совсем ушел, не оглядываясь.

Мастер Джорджи постоял, хотел было его до­гнать. Но через несколько шагов передумал и чуть не побежал через площадь. Даже головы не повернул, проверить, бегу ли я за ним.

Я никак не могла взять в толк, из-за чего у них вы­шла ссора. Миссис Прескотт была богачка, она жила на широкую ногу за Земляничными полями. У нее были три дочери, две, говорили, уродины, а третья красавица. Я слыхала, какие мистер Харди отпускал замечания насчет ее внешности, а уж он разбирался в таких вещах. За неделю до того миссис Прескотт давала вечер с танцами, и мастер Джорджи был при­глашен. Уильям Риммер, выходит, тоже. Но что тако­го сказала миссис Прескотт, и что такого сделал ма­стер Джорджи, и за что Уильям Риммер его ругал, было покрыто мраком неизвестности.

Я никак не могла отвязаться от своих мыслей, они все вертелись, вертелись у меня в голове, пока я бежала за мастером Джорджи по Прибрежной. И как посмел этот Уильям Риммер его ругать! Небось ког­да заразил себе палец — резал печенки в прозектор­ской, — два дня лежал потом на краю погибели, ме­тался в горячке, мастер Джорджи одну ночь совсем не отходил от его постели. А когда пришел домой и рассказывал миссис Харди о мученьях друга, в гла­зах у него стояли слезы. Сердце у меня переворачи­валось от такой черной неблагодарности.

Мастеру Джорджи надо бы пойти налево от церк­ви Святого Иоанна; а он вдруг взял направо, на мо­щеный подъем к горе Святого Иакова. То ли уж так задумался, то ли нарочно время тянул, не хотел до­мой возвращаться. Дождь перестал, между дымовы­ми трубами катило мокрое солнце. Глаза миссис О'Горман не глядели бы на эти места. От нужды, она говорила, ее аж в дрожь кидает, довольно она нави­далась нужды из-за Ирландии и картошки этой.

Давным-давно, когда был жив еще отец мистера Харди, купцы селились по этой улице, поближе к бе­регу и к собственному делу. Но разливом вод и напо­ром рода человеческого, так мастер Джорджи гово­рил, их погнало наверх, и пришлось им ставить дома на холмах. Прежде богатые дома стояли теперь в ра­зоре, галереи сгнили, окна законопачены тряпьем. Иногда набитые людом подвалы затопляло, и вместе с крысами тонули дети. Эти бедствия успокаивали миссис Харди, потому что, когда она работала в раз­ных комитетах для помощи бедным, она могла от­влечься от своих мыслей.