«Мастер и Маргарита»: За Христа или против? (3-е изд., доп. и перераб.)

— После моего евангелия, после того, что я рассказал об Иешуа, вы, Владимир Миронович, неужто вы не остановите юного безумца?! А вы, — и инженер обратился к небу, — вы слышали, что я честно рассказал?! Да! — И острый палец инженера вонзился в небо. — Остановите его! Остановите! Вы — старший!

— Это так глупо все! — в свою очередь закричал Берлиоз. — Что у меня уже в голове мутится! Ни поощрять его, ни останавливать я, конечно, не стану!

И Иванушкин сапог вновь взвился, послышался топот, и Христос разлетелся по ветру серой пылью.

— Вот! — вскричал Иванушка злобно.

— Ах! — кокетливо прикрыв глаза ладонью, воскликнул Воланд, а затем, сделавшись необыкновенно деловитым, успокоенно добавил: — Ну, вот, все в порядке, и дочь ночи Мойра допряла свою нить»[108].

После этого Воланд уже может задать свой главный вопрос: «А дьявола тоже нет?»

Напоминая об этом эпизоде в истории текста романа, В. Лепахин справедливо комментирует: «Иван, не задумываясь о смысле своего действия, хочет стереть „карикатуру“ на Христа. Воланд же, остановив его, затем предлагает совершить то же самое, но как сознательный акт осквернения образа Христова, как отречение от Него»[109].

Атеисты Воланду не по нраву: «Он испуганно обвел глазами дома, как бы опасаясь в каждом окне увидеть по атеисту» (гл. 1). Воланду недостаточно атеизма. Он хочет видеть вокруг «инженеров с копытами»[110]. Ему нужно превращение атеистов в колдунов и сатанистов. Это путь Маргариты, которая в конце восклицает: «Великий Воланд!» (гл. 30).

Ближе к финалу мастер совершит поступок, схожий с «инициацией» Иванушки: он тоже уничтожит созданный им самими образ Христа. Под поощрительные реплики Азазелло он сожжет свою рукопись.

На пути к той вечности, в которую Воланд ведет мастера (покой без света), любой образ Христа (даже карикатурный) должен быть попран.

Итак, Воланду нужно не просто отрицание Христа и Его существования. Над пустотой нельзя царствовать. Ему нужен образ Христа, который для самого Воланда был бы не опасен, но на отношении к которому можно было бы проверять своих неофитов.

Была ли известна Булгакову такая параллель, когда в Японии XVII века начались гонения на христиан? «Потомки казненных христиан до семи поколений находились под надзором полиции. Каждый год они должны были приходить в известный буддийский храм и здесь давать письменное отречение от христианства. А чтобы не было каких-либо ложных показаний, подозреваемых заставляли тут же попирать ногами христианскую икону. До сих пор сохранились такие иконы, литые из меди. Они очень стерты ногами попиравших, но особенно стерты, прямо ямами, их края, выступавшие вокруг иконы в виде рамы. Не имея решимости открыто отказаться от попирания своей святыни, христиане становились на края и избегали, таким образом, касаться самой иконы. К стыду европейцев нужно сказать, что эту лукавую меру подсказали японскому правительству протестанты-голландцы»[111].

Этой версии противоречит финальное сожжение рукописи романа? «Азазелло сунул руку с когтями в печку, вытащил дымящуюся головню и поджег рукопись» (гл. 30). Но, во-первых, рукопись уже хранится в «облаках памяти» как мастера, так и Воланда. Во-вторых, Воланд в любую минуту может чудесно воссоздавать сожженные манускрипты. В-третьих, он уже разнесен Маргаритой по редакциям. Мастер больше не нужен в Москве.

Воланд, конечно, дальновиднее творцов «безбожной пятилетки». Он понимает, что очарование Берлиоза и Демьяна Бедного с их тотальным отрицанием долго не проживет. Нужны новые «иконы» Христа.

В начале 80-х я видел начало их изготовления: потомок «Безбожника у станка» — журнал «Наука и религия» стал совмещать критику христианства с похвалами в адрес буддизма и язычества. Становилось все более модным видеть во Христе историческое лицо, мудрого и даже «посвященного» махатму. Понятно, что в западной литературе все эти процессы начались много раньше. Там Берлиозы всегда были в меньшинстве на фоне Безант и Штейнеров. Так что у «знатного иностранца» были свои мастера вдали от несчастной Москвы.

С образом Христа в советской атеистической литературе происходило ровно то же, что и с образом немцев в советском военном кинематографе. В военные годы и первые послевоенные десятилетия немцы — это свирепые дебилы без всяких нюансов. «Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей». А потом появляется симпатяга и умница Шелленберг.

Аналогичные и еще более разительные перемены происходят со временем и с образом белогвардейцев. И тут Булгаков — первый, кто очеловечил врагов советской власти. Но Сталин прикрыл этот его «классовый грех»: мол, Булгаков показал умных врагов, все знают, что мы, большевики, победили их, а значит, мы умнее и сильнее.