«Мастер и Маргарита»: За Христа или против? (3-е изд., доп. и перераб.)

Реальный Понтий Пилат не был прокуратором. Скорее всего, Булгаков взял это именование из статьи про Понтия Пилата в энциклопедии Брокгауза и Ефрона.

Но за рамками булгаковедения именовать Понтия Пилата прокуратором все же нельзя.

Точнее, можно было до 1961 года. Пока не был найден монумент, на котором он именуется префектом Иудеи.

В 1961 году итальянский археолог Антонио Фрова и его коллега обнаружили в Кесарии Палестинской (современная аль-Кайсарийе) известняковую плиту размером 82 × 100 × 20 см с латинской надписью, расшифрованной археологом Антонио Фрова следующим образом:

…]S TIBERIÉUM

…PON]TIUS PILATUS…

PRAEF]ECTUS IUDA[EA]E

Это можно перевести так: «Понтий Пилат, префект Иудеи, [представлял] Тиберия». Эта плита стала первой археологической находкой, подтвердившей существование Пилата. Оно важно еще и потому, что становится ясной должность Пилата. Пилат оказался префектом, а не прокуратором.

Но мастер, конечно, в своей рукописи волен именовать его как пожелает.

В начале романа Воланд говорит, что он всего-навсего очевидец, и повествование о Пилате и о тех, чьи судьбы раздавлены Пилатом, идет как о чем-то в высшей степени объективном и достоверном. Невнимательный читатель «Мастера и Маргариты» может подумать, что все и в самом деле было так.

Однако очная встреча Воланда и мастера с одной стороны и Пилата и Левия Матвея с другой не позволяет вдумчивому читателю принять эту простую схему. На этой встрече оказывается, что Пилат придуман мастером. Следовательно, в той же синергии мастера и Воланда придуманы и Левий и Иешуа.

Потому они и просят Воланда — как создания у своего создателя (гл. 29)… «От редакции к редакции распоряжение Иешуа о судьбе мастера все меньше звучит приказом»[156].

6 июня 1936 года Булгаков так завершил работу над «первой полной редакцией» своего романа (по счету Яновской, это «третья редакция»): мастер «подскакал к Воланду ближе и крикнул: — Куда ты влечешь меня, о великий Сатана? — Голос Воланда был тяжел, как гром, когда он стал отвечать: — Ты награжден. Благодари бродившего по песку Ешуа, которого ты сочинил»[157].

Значит, тот, кто влюбляется в воландовского Иешуа, влюбляется в сатанинский артефакт, в морок. Любить Иешуа — это безвкусие. Это не духовность, а атеизм и сатанизм.

Но не зря Булгаков изучал оккультизм. В оккультизме и в буддизме предполагается, что «энергия человеческой мысли» объективируется, сгущается и затем может оказывать подчас совсем не желательное обратное воздействие на своего творца. Все боги, все духи, все демоны созданы игрой сознания. Психическая энергия, которую поклонник вкладывает в некий мыслеобраз, концентрируется в этом образе и постепенно отчуждается от мыслящего, медитирующего, молящегося ума. Соответственно, любой мыслеобраз, которому множество людей поклоняется в течение долгого времени, достаточно реален. Он способен им помогать и как бы возвращать людям энергию, которую от них получил прежде. Божества создаются направленным к ним поклонением; это «аккумуляторы», собирающие в себе «энергию поклонения».

Маг же должен сознательно создавать такие «аккумуляторы» (терафимы), то есть такие материальные предметы, через которые энергия, собранная богами, возвращалась бы от них в мир людей. Маг должен уметь дарить духам бытие не только в «тонкоматериальном мире», но и в мире плоти — например, через подселение духов в материальные предметы.

Так, «индусы дают жизнь магическим диаграммам и скульптурным изображениям богов, прежде чем поклониться им. Обряд этот именуется прана-пратиштха. Цель его — вдохнуть при помощи духовной эманации в неодушевленный предмет жизненную силу верующего. Сообщенная предмету жизнь поддерживается ежедневными ему поклонениями. В сущности, он „питается“ сосредоточенной на нем концентрацией мысли. Если этой питающей силы ему начинает не хватать, живая душа в нем чахнет и гибнет от истощения. Одухотворенный предмет снова превращается в мертвую материю. Последнее — одна из причин, почему индусы считают грехом прекращение ежедневного служения уже одухотворенным изображениям богов[158], за исключением тех случаев, когда даруемая им жизнь ограничена рамками особой церемонии. В таких случаях по окончании обряда их считают покойниками и с большой пышностью погребают в водах священной реки»[159].