Мастер карнавала

В последние двадцать пять лет Фабель редко бывал в своей комнате, но даже с закрытыми глазами мог точно определить, где что лежит. Диван и кресла были новыми, но стояли на тех же самых местах, что и их предшественники. Та же репродукция «Ночного дозора» Рембрандта, непропорционально большой для комнаты книжный шкаф все так же забит книгами и журналами. Тот же маленький письменный стол, за которым мать продолжала писать по старинке письма, будто не существовало электронных средств связи. Для Фабеля здесь было до боли знакомо буквально все — от мебели до толстых стен с тяжелыми деревянными дверями и оконными рамами, казалось, раскрывавшими ему свои объятия. Он испытывал странное чувство по отношению к Нордиху — Фабель приезжал сюда только навестить свою мать и никогда не ощущал близости с этими местами. А ведь именно здесь он провел все свое детство и сформировался как личность. И уехал из Восточной Фризляндии учиться — сначала в Ольденбургский университет Карла фон Оссицки, а потом в Гамбург.

Когда мать с подносом вернулась в гостиную, он решил поделиться с ней своими мыслями.

— Я никогда не думал, что стану полицейским. Во всяком случае, пока рос здесь.

Она удивленно на него посмотрела, явно не зная, как реагировать.

— Удивительно, что теперь, спустя столько лет, я ухожу из полиции и собираюсь работать на человека, тоже выросшего в Нордихе.

— Это не совсем так, — возразила мать. Она налила чаю, добавила немного молока и, положив кубик сахара в чашку, передала ее Фабелю, хотя знала, что он уже тридцать лет не пьет сладкий чай. — Ты всегда был очень серьезным мальчиком. И всегда обо всех заботился. Даже о Лексе. Одному Богу известно, сколько раз он попадал в разные переделки, и ты все время его выручал.

Фабель улыбнулся. Речь шла о его брате Александре, которого дома всегда звали Лексом. Фабель сам едва избежал участи получить имя Йейн, на чем настаивала его мать-шотландка, но в конце концов его немецкого отцу удалось найти компромисс в виде «Йена», что было достаточно близко к тому, что хотела мать. Лекс был старше Фабеля, но последний всегда отличался большим здравомыслием и зрелостью суждений. В те годы легкое отношение Лекса к жизни раздражало Фабеля, а теперь он этому завидовал.

— А эта картина… — Мать показала на «Ночной дозор». — Совсем еще маленьким ты мог часами ее разглядывать. Ты спрашивал, кто на ней нарисован, и я объясняла, что эти люди выходят ночью в город, чтобы защитить жителей от преступников. Я помню, как ты сказал: «Я буду таким же, когда вырасту. Я тоже хочу защищать людей». Так что уже в детстве ты все-таки собирался стать полицейским. — Она засмеялась.

Фабель посмотрел на картину. Он не помнил, чтобы она вызывала у него какой-то интерес и что он спрашивал, чем занимаются изображенные на ней люди. Эта репродукция казалась ему просто привычным элементом интерьера, в котором протекала его жизнь.

— Все равно это все не так, — заметил он и сделал глоток. Он не стал размешивать сахар, осевший на дне чашки. — Это даже не ночная сцена. А темной картину сделал лак. И изображен здесь не ночной дозор. Это городское ополчение, возглавляемое аристократом. Просто оригинал в свое время оказался рядом с другой картиной, которая действительно называлась «Ночной дозор», и названия перепутали.

Маргарет Фабель улыбнулась и укоризненно покачала головой:

— Йен, знание далеко не всегда заключает в себе ответ на вопрос. Эта картина ассоциируется с тем, о чем ты думаешь, глядя на нее, а не с тем, что соответствует историческим реалиям. А про тебя скажу еще вот что. Ты всегда стремился докопаться до истины, разобраться во всем, поэтому то, что ты стал полицейским, не такая уж неожиданность, как тебе кажется.

Фабель снова взглянул на картину. Время действия — день, а не ночь. Не полиция, а дружинники. Несколько дней назад он сказал бы, что это скорее имеет отношение к молодому Брайденбаху, а не к нему. Но Брайденбах погиб, доказав, что настоящий полицейский — это тот, кто подставляет себя под удар, защищая мирных граждан.

Они переменили тему разговора и немного поболтали о Лексе и о том, каким популярным стал его ресторан на острове Силт. Потом мать спросила о Сюзанне.

— У нее все нормально, — сухо ответил Фабель.

— А у тебя с ней?

— А что может случиться?

— Не знаю… — Она нахмурилась, и он заметил, что морщины у нее на лбу стали глубже. Время состарило ее незаметно для Фабеля. — Просто в последнее время ты о ней ничего не рассказываешь. Я очень надеюсь, что у вас все в порядке. Она замечательная женщина, Йен. Тебе просто повезло, что ты ее встретил.

Фабель поставил чашку.

— Ты помнишь дело, которое я вел в прошлом году? Когда так пострадала Мария Клее?

Маргарет Фабель кивнула.

— Там прослеживалась связь с террористами. И я был вынужден заняться анархистскими и радикальными группами, вроде бы уже сошедшими со сцены. Стал копаться в прошлом, если можно так выразиться.

— И какое отношение это имеет к Сюзанне?