Мастер крушений

Юнга Эма за разными работами перезнакомилась со всей командой. Сначала она чистила картошку вместе со Щепкой. Потом Феликс научил ее чинить сети и паруса (сам он обожал шитье). И Эма целый день штопала и ставила заплаты, пришивая их суровой прочной ниткой. Затем ее посвятили в искусство конопачения, тоже требующее немалого терпения, а состояло оно в том, что щели затыкали пенькой, а потом заливали смолой. Парни убедили адмирала не посылать Эму в прачечную, опасались обидеть черной работой. Но обиделся портомой, и в результате Эма несколько дней подряд стирала матросские штаны. Баталёр Овид приобщил ее к вязанию морских узлов, повторяя при любом удобном случае: «Хороший узел – красивый узел». Сам Овид был хороший, но не красивый: набросок на скорую руку, а не портрет.

В общем, незаконная пассажирка «Изабеллы» принимала участие в любых делах, кроме занятий боевым искусством. Как только Эма слышала «Стройся!», она исчезала в каком-нибудь дальнем углу. Эма не терпела прикосновений. Если Овид протягивал руку, желая помочь справиться с узлом, она мгновенно отдергивала свою. Если ведро, канат или веревка задевали ее, она отпрыгивала в сторону. Когда Щепка потащил ее за руку смотреть кита, она отпихнула его локтем в бок. И все в скором времени усвоили: с диким зверьком нужно сохранять дистанцию.

Тибо тоже наблюдал за Эмой издалека. Он отдал распоряжение адмиралу, адмирал отдал распоряжение капитану, а капитан объявил команде, что юнге запрещается лазать по мачтам вместе с марсовыми. Что не помешало одному из марсовых проникнуться к Эме дружескими чувствами. Блондин с чувствительной кожей, марсовой защищал лицо от солнца, дождя, жары и холода – словом, от любого дуновения воздуха – свиным салом. Несмотря на сало, кожа все равно шелушилась, отслаивалась лоскутами, падала на одежду и в суп, поэтому товарищи прозвали его Проказой. Проказа потчевал Эму сливами, печеньем и дружескими советами.

«Не давай воли баталёру и его длинным рукам», – говорил он.

Или: «Осторожнее с фельдшером и его гитарой. Держись подальше от романтиков!»

И еще: «Не питай иллюзий насчет принца. На вид он, может, и симпатяга, но оставил тебя на шхуне неспроста».

А если коротко: «Держи ухо востро!»

Хоть и с чесоткой, но Проказа казался славным парнем и, в отличие от всех остальных, относился к юнге как к девушке, а не как к «своему парню». Но Эме не нужны были его пропахшие чесноком советы, она и без них никому не доверяла.

Эма любила ночное время. Все становилось синим: матросы, шхуна, голые ноги, море, небо. Вахтенные, сменяясь, тихо переговаривались. Марсовые дремали среди парусов. Луна высвечивала в облаках горы и долины, а ее серебряные отблески плясали на воде вместе с лучами света из трех кают – той, где сидел, задумавшись, принц Тибо, той, где адмирал наслаждался миндальным печеньем, и той, где первый помощник, устроив страшный беспорядок, разыскивал чернильницу.

Эма обычно спала не в кубрике, в гамаке, а наверху, на свежем воздухе, устраиваясь на полуюте, на корме, куда не доносились запахи с нижней палубы и храп. В дождь она пряталась на баке, на носу. Сворачивалась, как котенок, в большой корзине с канатами, которая стояла среди ящиков с инструментами, скрученного парусного полотна, ведер и гарпунов.

Дождь шел нечасто, но тропическая безмятежность в одну секунду сменялась ливнем. Он обрушивался внезапно и так же внезапно прекращался. Однако в тот день небеса заранее насторожили команду: серые тяжелые слоны-тучи медленно собрались на западе. Вода потемнела, заволновалась и все сильнее толкала шхуну в бока.

– Сейчас ка-а-ак даст! – пообещал Проказа, и на этот раз Эма не усомнилась в его правоте.

Четверть часа спустя фок-мачта треснула, а кока вывернуло в любимую кастрюлю. Бушприт привязал себя к подпорке, чтобы устоять у штурвала. Одна волна вздымала шхуну под небеса, другая швыряла в бездну, и надежды избавиться от сумасшедшей пляски не было. Остов судна трещал, лампы разбивались о переборки. Полярная лисичка на носу покрылась белой пеной. Вспышки молний освещали залитые водой палубы, спутанные снасти, молчаливых моряков.

Страх, но и привычка к страху. Отработанные движения, обостренное чутье. Не прикладывай лишних усилий, выжидай, крепко сожми амулет, твори молитву. Матросы пытались дремать на мокрых досках нижней палубы, крепко держались друг за друга, боясь, как бы их не смыло. Горстка людей во власти безумца-океана, вцепившаяся в судно, единственное прибежище.

Три ночи, три дня. А на четвертый «Изабелла» застыла при полном штиле под палящим солнцем и голубым небом. Вот теперь Гийом Лебель беспрепятственно сморкался и кашлял, Тибо переменил одежду, Овид проверил бочки с припасами, а Дорек проклинал тропики за погоду, «коварную, как кириольцы».

Штурман Бушприт постарался определить время по солнцу. Точное время нужно, чтобы выяснить долготу и широту, но его часы, похоже, смыло. Пострадали даже песочные: двое разбились, третьи куда-то закатились. Пришлось Бушприту довольствоваться приблизительными данными.

– Мы отовсюду далеко, – объявил он.