Мастер охоты на единорога

Додумывать она не решалась. Образ кроткой девушки, жившей в этом крошечном чистеньком городке, никак не совпадал у нее с образом убийцы. «Да, но она была обманута этим человеком и могла мстить… В такие моменты человек может преображаться, неузнаваемо… Кроме того, она потеряла из-за него работу, доброе имя, возможно, будущее… Был ли у нее мотив? Безусловно. Как далеко она могла зайти? Для того чтобы это понять, надо знать эту девушку. И кто был ее ночной спутник, вот вопрос?! Откуда он взялся? И какова его роль во всем этом деле? Если и впрямь эти двое на вокзале и те, что появились тридцатого под дверью у Игоря, – одни и те же люди, кто был инициатором? Убийства, или шантажа, приведшего к самоубийству все равно? Кто из них? Она бы мстила за себя, это ясно, но какие мотивы были у ее спутника, который, скорее всего, никогда и не видел Игоря? Отверженный ради питерского донжуана поклонник? У нее ведь не было в Пинске парня, утверждает Мирослава. Оскорбленный близкий родственник? Может быть, брат? Но кажется, и брата не было. Местный он вообще или все же из Пинска? Да, но тогда зачем она приезжала в Лунинец и почему они уезжали в Питер отсюда, а не из Пинска?»

Марьяна позвала в дом ужинать. Стол был накрыт в кухне, темноватой, с низкими дощатыми потолками. Почти треть комнаты занимала огромная печь, вымазанная, по старинке, белой глиной. Маленькие окошки почти не пропускали свет с улицы. На чисто вымытом полу, еще не до конца просохшем, были тут и там расстелены узкие, цветастые полосатые половики.

Во главе стола сидела старуха, с виду лет девяноста: коричневая от многолетнего «огородного загара», сморщенная, как печеное яблоко. Ее большие рабочие руки неловко держали ложку, которой она зачерпывала холодный свекольный суп.

– Вот «холодник»! – пригласила гостью Марьяна. – Со льдом, на свекольной ботве! И с рыбой!

«Холодник» оказался изумительно вкусным. Размешав в миске шматок густой, деревенской сметаны и отведав этого летнего деликатеса, Александра спросила себя, в каком традиционном белорусском ресторане ей бы подали подобное блюдо.

Старуха ела аккуратно, размеренно, с истовым уважением к еде, свойственным старым крестьянам. Она накрошила в суп серого хлеба и, крепко обхватив ложку корявыми пальцами, похожими на корни столетней прибрежной ивы, отправляла в рот тюрю. Ее полуприкрытые, впалые черные глаза слезились. Внучок, на которого уже были надеты штанишки, не иначе, как ради гостьи, притулился у бабки под боком. Возя ложкой по дну миски, не сводя круглых черных глаз с гостьи, он то и дело промахивался мимо рта. Мать, почти не глядя, утирала полотенцем розоватые струйки ботвиньи, сбегавшие по его подбородку, и не переставала радушно угощать Александру:

– А вы кушайте, кушайте! Я еще драники затеяла, не знаю, любите ли вы?

– Что вы, ночь уже скоро, какие драники… – слабо воспротивилась Александра.

– Ну, а когда нам спокойно за стол сесть – только на ночь глядя… – засмеялась Марьяна. – Днем все дела. Один огород чего стоит! Мы для рынка клубнику и огурчики выращиваем. Бабуля у нас главная по теплицам, а я на рынке утром стою. Муж крутится по области, он строитель. Так и живем… Неплохо живем, нам даже завидуют.

Марьяна самодовольно улыбнулась, ей явно было очень приятно сознавать, что ей могут завидовать.

– Так я сделаю драники, дел-то! – заявила она, поднимаясь из-за стола. – А то Стаська мне покоя не даст, он уже все прочуял… Как вам «холодник»?

– Изумительный! – с чувством ответила Александра.

– В Минске вы такого не поедите, тут же все свое, только что бегало, росло! – польщенно сощурилась молодая женщина. – Рыбка еще утром в Припяти плавала.

– У вас тут… Припять? – Александра положила ложку рядом с тарелкой. «Холодник» внезапно потерял всякий вкус.

– А что же? – удивленно ответила Марьяна. – Конечно, Припять. Есть еще Цна, но это в Дятловичах, например. Там рыбы больше, но там и район зараженный. А у нас все чистое, вы не беспокойтесь!

Пристыженная взглядом этих черных блестящих глаз, внезапно сделавшихся мудрыми, все понимающими, Александра вновь взялась за ложку. Трагедия, менее чем двадцатилетней давности, о которой она, живя в Москве, думала очень редко, сейчас была перед ней и выглядела так уютно, так обыденно: бабушка в беленьком платочке, цветущая внучка, черноглазый правнук, пытающийся пальцами отловить в супе кусок рыбы, упитанный серый кот, тяжело спрыгнувший с лежанки под печью и крадущийся по своим кошачьим делам к двери. «И все вот это однажды, таким же прекрасным вечером, накрыло отравленным облаком…»

На огромной чугунной сковороде, едва ли не ровеснице бабушки, заворчало мутное масло, налитое из толстостенной старинной бутыли. Александра с удивлением заметила на зеленоватом стекле рельеф: двуглавого орла.

– Какая у вас старая бутыль! – невольно произнесла художница. – В Москве за такие вещи любители немалые деньги готовы отдать. Все, что с царским гербом, сразу продается.