Мастер побега

Бравурная граммофония на несколько мгновений сделалась слышнее – пока господин Каан не притворил за собой дверь. И где из комнаты донеслось усталое детское хныканье.

«Какой же кошмар здесь творится! Все с ума посходили», – подумал Рэм.

Профессор выскочил как ошпаренный и плотно затворил за собой дверь.

– Теограна не дождалась чаю. И она сломала зуб. Вы представляете себе? Ее чудесные зубки… Помните, как моя голубка улыбалась? Самая красивая невеста Империи! – Рэм заметил в глазах у господина Каана отблеск старой жизни. Уютной, красивой, спокойной жизни, о которой так хочется думать: еще немного, и она вернется! Последние месяцы Рэм все чаще замечал, что у некоторых людей, очень долго носивших такой же огонек, он погас.

– Простите меня, господин Каан. Я душевно благодарен вам за письмо. И я сочувствую вашей беде. Но задерживаться тут, у вас, я не могу.

Профессор глянул на него как-то странно. Будто нашкодивший пес. Глянул и отвел взгляд.

– Хотя бы попейте чаю. Да-да Вам следует напиться чаю.

И не смотрит в глаза. Да почему?

– Дайте воды, пожалуйста Этого будет достаточно. Право, никак не могу задержаться.

– Вам придется, – господин Каан сгорбился. – Куда вы сейчас?

– Для начала надо бы увидеть отца…

– Вам придется попить со мной чаю, – повторил профессор. – Я… обязан сообщить вам кое-что важное. И я не хочу… В общем, потерпите, сейчас будет вам чай. Я освоил тонкое искусство заваривания, отведайте. И не спешите. Спешить вам не стоит, поверьте на слово.

Рэм согласился.

Что за муха укусила его учителя? Человек он не стеснительный, была бы ерунда какая-нибудь, уж он не стал бы ходить вокруг да около, сказал бы сразу. Значит, не мелочь, не глупость. Надо остаться.

«Хорошо бы мой дорогой цирюльник с белой повязкой имел сегодня множество дел. Тогда он не окажется здесь слишком быстро», – но в конце концов обязательно явится… На сей счет Рэм не имел ни малейших сомнений..

Профессор имел пристрастие ко всему изящному, удобному и красивому а значит, как правило, еще и дорогому. На стол он поставил сахарницу и две фарфоровые чашки с блюдцами из пандейского сервиза с клеймами знаменитой на всю Империю фабрики. Ее владельцы ходили в поставщиках двора Его Величества, о чем без ложной скромности сообщали на каждом клейме. Ложечки из витого серебра с эмалью легонько звякнули о блюдца. У профессора не было в доме сахара – ни крупицы! Точно так же, как не было у него и варенья, джема, протертых фруктов – иначе говоря, никакого продукта, нуждающегося в союзе с ложечкой. Зато хозяин всех этих красивых вещиц еще мог позволить себе роскошь любоваться ими. Вот почему, наверное, он столь долго разглядывал чайные принадлежности, не торопясь продолжить разговор.

Чай господин Каан любил весьма крепкий.

– Уважаю, знаете, такой чаёк, чтобы ложка торчком стояла! Иначе – бурда… – с этими словами он все-таки приступил ко второму раунду беседы.

Рэм усмехнулся. В столице пока не научились радоваться светленькому мочевидному кипятку с дюжиной чаинок. Еще научатся. Впрочем, ему же, Рэму, лучше. Чай поменял владельца, и теперь это не он расходует чай, а на него. Совсем другое дело!

– Превосходный чай, господин Каан, давно не пробовал такого. – Рэм усмехнулся. Он сказал одновременно правду и ложь. Забавно.

Профессор сделал попытку улыбнуться.

«Совсем плохо дело», – подумал Рэм.

– Попейте, попейте! Что же вы… Попейте как следует. Потом я все это спрячу, будем пить из простенького.

Рэм, по старой памяти подчиняясь рекомендациям учителя, сразу сделал большой глоток. Начал делать второй и поперхнулся, услышав из уст профессора коротенькую фразу:

– Твоего отца нет в живых.

– Что?

– Ну вот, я не предназначен для того, чтобы сообщать скверные новости… Как давно скончалась твоя мать?

– Шесть лет назад. Но с отцом-то… Отец-то… Я ведь к нему сейчас еду.

– Нет. Ехать там некуда. Три месяца назад городок, где он жил, где твой дом… был… его разбомбили южане. Отец твой писал мне: он пошел на службу в кавалерийскую бригаду добровольного резерва, секунд-лейтенантом Он и вам писал, но письма отчего-то возвращались…

– Да там некуда было доходить, мы сидели в котле на побережье!

– Понятно. Рэм, про все остальное я знаю из газет. Извините меня, извините меня, я… тут ничего не сделаешь. Командование как раз начало контрнаступление за Голубой Змеей, всех резервистов в одну ночь сделали бойцами регулярной армии. Целый корпус таких вот новобранцев ввели в прорыв, а сутки спустя он попал под каскадный ядерный удар. Там никого не осталось, Рэм. Ни единого человека. Я вычитал это из оппозиционных листков, за распространение которых сажают в тюрьму. Там часто врут. Но на сей раз сказали правду: в официальной прессе через неделю сообщили о том же, только мягче, обтекаемее, словно произошла какая-то частная неудача. Рэм, вы даже не сможете отыскать его могилу. Там, наверное, никакой могилы нет, и такая радиация, что… людям туда просто нельзя. Большая трагедия… я не знаю, какие еще слова добавить. Наверное, надо сказать: «Мужайтесь!» – но звучит почему-то до крайности глупо. Верно?