Мастер. Размышления о преображении интеллектула в просветлённого

Я был в затруднении. Нельзя отрицать того, что говорят архаты. А они говорят, что человек не становится пробужденным оттого, что слушает вас, ибо все, что бы вы ни говорили, есть лишь отдаленный намек; он никого не может сделать просветленным. И они в определенной степени правы — потому что и рядом с ними, сидя в безмолвии, люди также становились просветленными. Ничего не говорилось, ни на что не указывалось, — но лишь присутствие архата, его безмолвие, его покой оказывались заразительными. Каждый, кто восприимчив, доступен, открыт, чувствовал нечто такое, чего не говорилось, — и двигался по пути. И не только двигался... многие достигли высшей цели.

Следовательно, у архата тоже есть основания сказать, что нет необходимости говорить, что бы то ни было. Те, кто может понять, поймут даже ваше молчание, а те, кто не может понять, не поймут никогда; можете годами разговаривать с ними — они останутся глухими. Можете рассказывать им о свете — они не откроют глаза. Можете попытаться увлечь их красотой высшей цели, но они будут по-прежнему откладывать путешествие.

Однако и бодхисаттва имеет собственное мнение — и, возможно, оба правы. Бодхисаттва говорит, что есть люди, которые как раз на грани: лишь небольшой толчок — и они трансформируются; лишь небольшое указание — палец, показывающий на луну, — и они в состоянии увидеть. И, во всяком случае, даже если никто не поймет, все же стоит сделать попытку; по крайней мере, это показывает, что вы не безразличны к огромному человечеству, которое бредет на ощупь в темноте. Вы поступили по-человечески, вы сделали все возможное. Если никто не слышит этого, если никто не слушает этого — это их дело, но они не могут винить вас. Они не смогут пожаловаться, что вы знали, и все же молчали, что вы должны были сделать попытку пробудить их. Эти две категории мудрых конфликтовали столетиями, и обе были так уверены в своей правоте, что ни один архат не был обращен бодхисаттвами и, наоборот, ни одного бодхисаттву не обратили в архаты.

Я понимаю это так: ни одного обращения не произошло потому, что в обоих этих подходах было нечто, абсолютно истинное. Один - абсолютно предан истине; другой - абсолютно предан любви, состраданию. И оба - значимы — истина и любовь равнозначны.

Я думаю, не нужно никакому архату становиться бодхисаттвой и никакому бодхисаттве — становиться архатом. Возможно, оба необходимы. Возможно, нужно петь песни о том, чего нельзя высказать; и возможно, нужно оставаться молчаливым, настолько молчаливым, что само молчание становится магнетической силой. Возможно, оба служат огромную службу человечеству: один — предпринимая разнообразные попытки, через язык, через поступки, пение, танец; а другой — оставаясь абсолютно сосредоточенным, но доступным каждому, кто постучится в его дверь.

Я не вижу конфликта, как его видели испокон веков. Те, кто видит конфликт, это только ученые люди; они — ни архаты, ни бодхисаттвы.

Мне вспоминается великий мастер, Ма-цзы. Его монастырь был как раз напротив другого монастыря, глубоко в горах, и другой мастер был совершенно антагонистичен к методам и учению Ма-цзы. Один из учеников Ма-цзы переживал трудные времена с мастером, потому что Ма-цзы обычно колотил, давал взбучку...

Было известно, что однажды Ма-цзы вышвырнул ученика через окно и прыгнул на него сверху. Ученик получил несколько переломов, а Ма-цзы, сидя у него на груди, спрашивал: «Дошло?» И самое странное заключается в том, что до ученика таки дошло! Он никогда больше не задавал вопросов! Что и доказывает, что, очевидно, до него дошло; и с тех пор он стал совершенно молчаливым.

Другой мастер был очень сердит на Ма-цзы: «Что это за штуки он вытворяет? Похоже, он сумасшедший!»

Однажды пришел ученик, который медитировал над коаном. Он приходил уже много дней подряд и получал взбучку. В дзэне есть сотни коанов — причудливых головоломок. Он медитировал над известным коаном: «Звук хлопка одной ладони». Ма-цзы говорил: «Как только обнаружишь этот звук, приходи ко мне».

Ученик медитировал в ночной тиши, он услышал, как ветер проходит по веткам сосен, — и вскочил. Он воскликнул: «Вот оно!» Звук тот был так приятен — и, конечно, очень музыкален, — что он отправился к мастеру и сказал ему, что это звук ветра в ветвях сосны... Мастер стукнул его как следует и сказал: «Не приноси мне никаких идиотских ответов, ступай назад и медитируй».

Так продолжалось и дальше. Как-то он услышал кукушку, зовущую в ночи... так мелодично, так неодолимо, так трогательно, что он позабыл обо всех взбучках и отправился к мастеру снова. В конце концов, он устал. Он уже принес все возможные звуки, и никакой ответ не был принят, каждый ответ был забракован. В его уме возникла идея: «Возможно, это не мастер — по крайней мере, для меня. Я не говорю, что он не мастер, но, по крайней мере, он не для меня. Попробую-ка я его оппонента, который живет по соседству». И он отправился туда.