Мастер сновидений

— А кто тебя через него проведет, амулет, с которым ты пришла восстановлению не подлежит.

— Все просто Дик это умеет, но у него нет сил, а у Мары есть силы, но она не умеет. Дик обещал научить Мару «как», а она вместе с тобой проведет меня куда надо.

— А кстати, куда тебе надо?

— Я бы предпочла вернуться в столицу, у меня там дела, но порталы рядом со столицей хорошо охраняются, поэтому подойдет портал, из которого я попала сюда, тот, что возле Каравача.

Дик честно выполнил свои обязательства перед Марой, и научил ее ходить по природным порталам. На время обучения браслет с руки Торканы перекочевал ко мне. В порталах оказалось очень пыльно, всякий раз переходя из одного портала в другой, я выходила вся в пыли и паутине, и долго чихала. Зачем надо было таскать по порталам меня, не знаю, но ходить там одна, Мара отказалась категорически. Дик совершенно не поладил с сестрами, что за вредный тип, суть его мы с ассой так и не поняли, что–то типа домового демона, но значительно умнее.

Когда Дик объявил, что обучение закончено, я вернула его Торкане, мы тепло попрощались, и я вывела ее из портала возле Каравача.

Ничего, скоро будет ярмарка, и мы с ассой туда поедем. Как же мне надоело шифроваться!

Глава 7.

Не все листки дневника Одрика не были подшиты в его досье. Некоторые пошли на растопку, некоторые унес ветер, а некоторые, до некоторых пор лежали в его землянке на восточном склоне Матнарша.

Когда Одрик уехал, то в его землянке что–то понадобилось двум гномам. Один из них выбрался из жилья Одрика с листочками бумаги.

— Эй, Диги, смотри что я нашел! Давай почитаем.

— Да ты что чужие письма читать нехорошо.

— А это не письма, это так листочки из тетрадочки. И поскольку это не письма, то можно. Ну, давай почитаем, интересно же… А вдруг тут что про руды написано?

Глури огляделся по сторонам, не видит ли их мани Суа, махнул рукой, и приятели пошли в укромный уголок почитать, что там писал Одрик.

— Ну, давай, Диги, читай. — Глури стал даже приплясывать от нетерпения.

«Несколько дней я ничего не видел, глаза отвыкли от света и высохли что ли. Я вообще весь высох, язык был шершавым как пемза. Меня поили сначала по каплям, потом с ложечки, сразу много было нельзя. Но и от этого я быстро уставал и засыпал, пить и спать, пить и спать — вот все мои занятия, что были. И всех я различал по голосам: мани Суа, Чёги и Матти, Антонина, который все эти дни был мне просто родной матерью. И ее, конечно, ее, Кайте, я догадывался о ее присутствии, если становилось очень тихо, и запах цветущих лугов Каравача, который хранили ее косы. Этот запах было первое, что я почувствовал, когда очнулся от, казалось, уже беспробудного сна. И она уже никогда не убегает, она все время со мной, но мы, ни о чем не говорим, а зачем, сначала мне было тяжело говорить, а потом стало и так все ясно.»

— Эх,…, если бы мы тогда его не откопали… Я и сам всегда боюсь этих землетрясений и оползней. Хорошо черным гномам, у них этого почти не бывает.

— Ты давай дальше читай…

— Не теперь твоя очередь.

— Ладно.

«Я не мог заснуть, и знал, что Кайте не спит. До меня долетало ее дыхание, запах каравачских лугов, пьянящий и дурманящий, это было выше моих сил. Я уже пришел в себя, вдоволь напился и продышался, но продолжал симулировать. Все к тебе ходят, все порадовать чем–то хотят, почему не потянуть удовольствие? А Кайте, она следила даже за тем, на что я посмотрю, все мои желания удовлетворялись. Все ли?

Кровь во мне уже разогрелась, готова была вскипеть, бухала в ушах все настырнее и настырнее, еще чуть–чуть и пробьет барабанные перепонки. Но я же знал, что она точно так же не спит. И я позвал ее, невинно попросив водички, но не водички я желал.

Кайте подошла с кружкой… Она стояла передо мной, я сидел перед ней обхватив кружку вместе с ее руками, я пил медленно, не отпуская ее рук из своих. В отблесках очага золотились ее волосы, такой влажный взгляд и чуть приоткрытый рот… Действительно, хватит уже вокруг, да около. Я мотнул головой, выбил из ее рук кружку. Она не ожидала, только хотела что–то сказать, но я уже сгреб ее, и она оказалась в моем гнезде, в моем алькове полностью в моей власти. Она втянула голову в плечи, как–то сжалась, и мне казалось, что мир сжимается вокруг нас… Единственное, что я смог сказать:

— Да ладно тебе.

Больше никаких слов и мыслей не было….

Меня словно росой каравачских лугов окатило, я очнулся. В ушах уже не бухало, а звенело, как будто все кузнечики Каравача собрались в моей голове. Солнышко мое, какая же ты сладкая, от тебя невозможно оторваться, у тебя даже слезы не соленые, а слаще меда. Почему слезы? Ты плачешь? Да я виноват, я сорвался, совсем тут одичал. Пресветлая богиня! Тебе больно, я не подумал, я никогда не был с «первоцветом». Надо, надо думать, хоть иногда. Идиот!

И ведь надо что–то сказать тебе, не знаю, что говорят в таких случаях. Вот идиот!

— Прости, я больше так не буду.

— Да будешь… еще как будешь.

… И я был, а куда деваться, это жизнь, просто жизнь без мудрежа о ее смысле.»