Она ждала, стояла на парадной галерее между портретами своих родителей, готова была сбежать ко мне навстречу по одной из полукруглых лестниц, но никак не могла решить — по какой. А я стоял у двери мокрый до мозга костей. "Щас! " — и я нырнул под правую лестницу, там была дверца в каморку, где обслуга держала тряпки, метлы, ведра, швабры и прочий свой инструмент, швырнул шкуру в угол, быстро скинул рубаху, выжал ее над половым ведром. И постиралась заодно. Так, теперь штаны, не хотелось ужасно, но не оставлять же после себя лужи в доме у Лаки, выжимал пока не затрещали швы. Штаны получились измятые, как отжатый сахарный тростник. "Весь в складочку, и в прилипочку… жатый — жатый. Может и это когда-нибудь будет в моде? " — подумалось мне. Теперь сапоги, они не просто мокрые, но еще в грязи по самые… Ну и Гаарх с ними! Стащил сапоги и повесил их вверх подошвами на торчащие палки, пусть сохнут. Попробовать колдануть что — ли? Но бытового заклинания на просушку сапог еще никто не придумал. А зря, можно было бы заказать партеечку и продавать здесь по сходной цене. На мое счастье в каморке были чьи-то то — ли сандали, то — ли еще что — то, видимо обувка садовника — тут не до капризов. Таким я и вылез из-под лестницы под взоры Лаки, да еще замотал головой как искупавшийся илларь, распуская брызги, она хихикнула, прикрыв рот ладонью от такого зрелища, в другой день она бы заливалась смехом до упаду. Мы прошмыгнули к ней комнату, стараясь, чтоб нас никто не заметил. Высокое эркерное окно выходило в сторону бескрайних лесов, ленты реки, вздрагивающей от раскатов грома, над ней виднелась ротонда, где оборвалась, как потом выяснилось, наша прежняя жизнь.
— Я уж не думала, что придешь, — сказала она, провожая пальцами струи дождя по своей стороне стекла. — Скрылось наше солнышко.
Солнце действительно, как будто не хотело светить без Шайми. Лаки рассказывала и рассказывала: кто приезжал, чего говорили, кто приедет завтра и послезавтра, что маги — лекари и травники записались еще на целую неделю вперед. Что мама не отходит от Шайми, а ей, Лаки, надо подменять маму хотя бы на краткий сон, а папа хоть и не спал ночь, все равно целый день на службе, будь она неладна. Что асса Тадирингу удалось на время разбудить Шайми, но лучше от этого не стало, ее мучают боли, и лекари назначили настой сонных трав, пусть уж лучше спит, чем так.
— Одри, я боюсь, она становится прозрачной даже, глаза теряют цвет. — Лаки ткнулась мне в грудь и заплакала. Вот говорят про горючие слезы, рубашка на мне была и так сырая, но от ее слез сделалось горячо. Я гладил ее бронзовые кудри, такие что захватывают пальцы в плен, и злился на себя за свое бессилие, никчемность, как считал сам. И все больше понимал ужас ситуации, неужели какая-то рука могла подняться на Шайми, неужели так кто-то мстит сейну Калларингу? Но ведь тогда и Лаки в опасности! Я присмотрелся, как тогда умел, ничего подозрительного, только пара защитных плетений на ее браслете и стеклянном кулончике на цепочке.
Этот кусочек желтого стекла, напоминавший каплю, она нашла у меня в мастерской, где я давно учился варить цветные стекла, сначала как флакончики для снов, потом увлекся и пробовал делать что-то еще. Эта, довольно большая для капель, получилась неравномерного цвета, вся переливами, да еще завела внутри у себя пузыречек воздуха — явный брак. Но она так понравилась Лаки, что пришлось припаивать ушко для цепочки. И что интересно, это стало писком моды в их школе, почти все наши одноклассницы подлизывались тогда ко мне, выпрашивая такую же штучку. Пришлось отрабатывать нежданную популярность. Неужели такая капелька может ее защитить! Я погладил свое произведение: смотри же, маленькая, береги свою хозяйку.
— Знаешь, тебе наверно не стоит выходить из дома, во всяком случае, пока все не выяснится. Пока асса Тадиринг не разберется, что случилось.
— Да, асса Тадиринг… Он такой!..Он может… А эти! — Лаки взглянула в сторону каретной площадки, где выстроилась череда экипажей. — Только щеки надувают. Ты бы тоже так смог, когда выучился бы.
— Меня рано еще нахваливать, мне даже до них, мне еще во! — Я отмерил высоту выше своей головы. — Как до Великих гор. А уж с асса Тадирингом сравнивать… Смеешься надо мной что ли?
— Я даже говорила папе про тебя, про твою учебу. Ведь он может подавать запросы в совет на обучение стражей для городских служб. Ведь ты такой не один, очень многие не могут оплатить обучение, и здесь нечего стыдиться. И не так плоха служба в нашем Караваче. Но сейчас видишь… — она развела руками.
— Ну, о чем ты говоришь! У вас в доме такая беда, а ты обо мне беспокоишься. Выкарабкаюсь как-нибудь, это не первая неприятность в моей жизни. Не переживай из-за меня. Хорошо?
Она подняла голову, и глаза устремились в глаза, ее до боли синие бездонные озерца, как у отца, только у отца с профессиональным прищуром и слегка нависающими темными бровями, а у нее готовые расплескаться и затопить тебя.
— Хорошо, не буду, — прошептала она.