Мастер Страшного суда. Иуда «Тайной вечери»

Много времени ушло у меня, прежде чем я разыскал фиакр; было почти восемь часов, когда я прибыл наконец на Бройхаузгассе. Дом № 11 был хмурым пятиэтажным зданием казарменного вида. Кинематограф, лавка старого платья, парикмахерская и трактир занимали первый этаж. Лестница была плохо освещена, уже на площадке третьего этажа было совсем темно. Спичек я не захватил с собой и тщетно старался разобрать номера на дверях.

Послышались шаги, двое мужчин впотьмах поднимались по лестнице. Я остановился и прислушался. Вот они миновали второй этаж. Загорелся карманный фонарик, узкий луч света упал на одну из дверей, скользнул вдоль стены, направился влево и потом назад, остановился и осветил латунную дощечку.

– Фридрих Каразек, надворный советник в отставке, – произнес голос доктора Горского.

– Доктор! – воскликнул я, оторопев. – Вы как сюда попали?

Луч света упал на мое лицо.

– А вот и вы, барон, – услышал я голос инженера.

– И вы тут? – крикнул я, ошеломленный. – Вас, по-видимому, совсем не поражает, что вы столкнулись тут со мною.

– Поражает? Вам угодно шутить, барон. Я нисколько не сомневался, что и вы прочтете вечерние газеты, – сказал инженер и потянул за дверной колокольчик.

Глава 15

Я не понял смысла этих слов, я все еще был бесконечно изумлен неожиданной встречей. Только когда нам открыла дверь старая женщина и я увидел ее заплаканное лицо, ее растерянный вид, мне стало ясно, что в этом доме произошло несчастье.

Инженер назвал себя.

– Сольгруб, – сказал он. – Я тот, кто звонил сюда по телефону час тому назад.

– Молодой господин Каразек просил вас подождать, господа, – прошептала старуха. – Он вернется через четверть часа. Он только пошел в больницу. Входите, пожалуйста, но потише, чтобы господин надворный советник не услышал. Он этого не знает, видите ли. Мы ему ничего не сказали.

– Не знает? – спросил с удивлением доктор Горский.

– Нет. Еще полчаса тому назад он звал фрейлейн Польди, она ему всегда читает газету по вечерам. «Фрейлейн Польди еще в аптеке», – сказала я ему. Теперь он сидя заснул с газетой в руках. Проходите, пожалуйста, прямо по коридору, молодой господин Каразек сейчас придет.

– Мебель Бидермайера, – констатировал инженер и обменялся с доктором Горским взглядом взаимного понимания. Потом он опять обратился к старой женщине: – Молодой господин Каразек – сын надворного советника, не правда ли?

– Нет, внук, двоюродный брат фрейлейн Польди.

– И несчастье произошло в этой комнате, не так ли?

– Нет, не в этой, как можно, – в кабинете, где фрейлейн устроила свою лабораторию. Сегодня утром стою я в кухне и разговариваю с Мари – я здесь экономка, тридцать два года в доме служу, – вдруг вбегает молодой господин Каразек. «Фрау Седлак, – говорит он, – живо, есть у вас горячее молоко?» Я спрашиваю: «Для кого горячее молоко? Для господина надворного советника?» А он говорит: «Нет, для Польди, она лежит в судорогах на полу». Я как услышала – судороги, испугалась, а он совсем спокоен, он никогда не теряет спокойствия. Схватила я молоко с плиты, вбегаю, вижу: фрейлейн корчится на полу и личико бледное как мел, а губки синие. Я еще говорю: «Это падучая» – и хватаю ее за руки, и вдруг: «Господи Иисусе, – кричу, – у фрейлейн бутылочка в руке». «Что с вами, что вы кричите? – говорит господин Каразек и видит тоже бутылочку, берет ее, нюхает и бежит к телефону. – Барышня, „Скорую помощь“!» Через несколько минут они уже были здесь, счастье еще, что это так быстро произошло, и доктор «Скорой помощи» тоже сказал: «Еще минута, и, может быть, не было бы уже надежды». И потом он еще сказал: «Она не могла это сделать по нечаянности. Фармацевт узнает это по запаху сразу…» Вы, господа, простите, мне теперь нужно в кухню. Я дома одна, и господин надворный советник, когда проснется, попросит рисовой каши.

Она закрыла окно, оправила желтый чехол на рояле, окинула взглядом комнату и, найдя все в порядке, вышла. Я встал, чтобы рассмотреть картины на стене. Акварели и небольшие пастели, дилетантская работа – каштановое дерево в цвету, портрет молодого человека, играющего на скрипке, довольно посредственно скомпонованная рыночная площадь в деревне; был здесь и тот натюрморт, который я видел на картинной выставке, – астры и далии в японской зеленоватой вазе, – он, стало быть, не нашел покупателя. Но больше всего этого привлекала меня другая картина, в полумраке висевшая на стене подле рояля: прекрасная Агата Тайхман в костюме Дездемоны, я узнал ее сразу, хотя почти двадцать лет прошло с того дня, когда я видел ее в последний раз.

– Странная встреча после двадцатилетней разлуки, доктор, – сказал я и показал на портрет великой актрисы.

Внезапная скорбь овладела мною, я почувствовал, какою чужою стала мне моя собственная молодость, с болезненной ясностью осознал я на мгновение быстротечность времени и его неумолимость.