Мастер Страшного суда

– Агата Тайхман, – сказал доктор и поправил пенсне на носу. – Я видел ее на сцене один только раз. Агата Тайхман! Сколько лет было вам тогда, барон? Очень мало, не правда ли, девятнадцать или двадцать, не больше. Воспоминание не окончательно забытое, правда? А я, знаете ли, никогда не имел успеха у женщин. Зато сегодня могу хладнокровно стоять перед старым портретом. Я видел ее как-то в роли Медеи, вот и все.

Я не ответил. Инженер посмотрел на нас обоих недоумевающим взглядом, покачал головой, бегло взглянул на картину и прошел в кабинет.

Мы остались в комнате одни. Доктор начинал терять терпение и все чаще посматривал на часы. Я тоже тяготился ожиданием. Взял книгу, лежавшую на письменном столе, но это был словарь, и я положил его сейчас же обратно.

Спустя четверть часа инженер наконец вернулся в комнату. Он, по-видимому, искал что-то на полу, потому что руки у него были в пыли и грязи. Доктор Горский вскочил.

– Сольгруб, что вы нашли? – спросил он.

Инженер покачал головой:

– Ничего.

– В самом деле ничего?

– Ни малейшего следа, никакой путеводной нити, – повторил инженер и рассеянно посмотрел на свои руки.

– Там вода, Сольгруб, – сказал доктор. – Вы на ложном пути, неужели вы этого не понимаете? Весь день вы гонитесь за этим призраком. Ваше чудовище не существует – никогда не существовало. Ваше чудовище – смехотворное порождение неправильного хода мыслей, выдумка – сколько раз я должен вам это повторять? Вы вбили себе в голову нелепую мысль и не подвигаетесь вперед.

– А вы что предполагаете, доктор? – спросил инженер, стоя перед умывальником.

– Мы должны постараться повлиять на Феликса.

– Это безнадежно.

– Дайте мне время.

– Время? Нет, времени я вам не могу дать. Разве вы слепы? Разве вы не видите, как он там сидит и молчит и предоставляет нам болтать? Он ни за что не допустит, чтобы его честное слово было сделано предметом дискуссии с весьма проблематичным исходом. Он твердо принял решение, он сделает то, чего от него требует Феликс, быть может, завтра, быть может, еще сегодня ночью, у него палец на курке, а вы хотите располагать временем.

Я хотел возразить, заявить протест, но инженер не дал мне заговорить.

– Я на ложном пути, разумеется! – воскликнул он. – То же самое говорили вы мне сегодня в полдень, доктор, когда я на театральной площади разыскивал шофера, который отвез Ойгена Бишофа к его убийце. Потом, когда я нашел этот дом и поднимался по лестнице, вы крикнули мне вдогонку, что я на ложном пути, что я помешался на своей идее…

– Вы были в квартире процентщика? – перебил я его.

– Процентщика? – переспросил удивленно инженер. – О каком вы говорите процентщике?

– О Габриеле Альбахари. Доминиканский бастион, 8.

– Разве он процентщик? Об этом вы ничего мне не сказали, доктор.

– Он дает деньги в долг под заклады, – заметил доктор Горский. – Знакомство не из тех, которыми приходится гордиться. Но при этом он один из наших лучших знатоков искусства и коллекционеров. Ойген Бишоф знал его почти двадцать лет и пользовался иногда его шекспировской библиотекой и альбомами костюмов.

– Вы говорили с этим человеком, господин Сольгруб? – спросил я.

– Нет. Его не было дома, и я воспользовался этим, чтобы осмотреть квартиру в поисках убийцы.

– А каков был ваш успех, об этом вы предпочитаете не говорить, Сольгруб, не так ли? – заметил доктор Горский.

– Молчите! – крикнул инженер и вспомнил в тот же миг, что находится в чужой квартире, а поэтому понизил голос: – Я не нашел его, это правда, но только потому, что составил себе о нем неправильное представление, – вот почему я не нашел его. Логическая ошибка… В моих рассуждениях где-то есть логическая ошибка. Но убийца там, наверху, он не выходил из своей квартиры, он не мог из нее выйти, и я найду его, доктор, будьте в этом уверены.

И при этих словах что-то во мне зашевелилось, какое-то высокомерие проснулось во мне и подталкивало меня лишить уверенности стоявшего передо мною человека, сбить его с толку, ввергнуть в сомнение – и я сказал хладнокровно и вполне серьезно:

– А что, если я скажу вам теперь, что Феликс прав? Что дело было именно так, как он вам вчера излагал? Если я признаюсь, что я действительно убийца Ойгена Бишофа?

Доктор Горский схватил меня за руку и безмолвно вперил в меня взгляд. Инженер покачал головою.

– Вздор, – сказал он, – не говорите же вздора. Не воображайте, что можете сбить меня с толку. Слышите? Звонят. Это молодой Каразек. Будьте добры, дайте мне с ним переговорить.

Глава 16

– Он считает нас репортерами, – шепнул мне доктор Горский. – Не разубеждайте его, так хочет Сольгруб. Хорошо, что вы в штатском платье. Драгунский ротмистр в роли газетного хроникера – это было бы…

Молодой человек, вошедший в комнату в это мгновение, производил впечатление весьма незначительного хлыща и, вероятно, разыгрывал в своем пригородном кафе роль законодателя мод. Он поклонился:

– Господа, имею честь! – и представился: – Каразек! – после чего провел рукою по своему тщательно расчесанному пробору и предложил нам папирос из своего альпакового портсигара.